Он, видно, хотел подыскать сравнение, но вспомнил, что комиссар уже не летает и, по строгой неумолимости судьбы, вероятно, больше никогда летать не будет. С неожиданным раздражением он сказал, повернувшись к Полбину:
- Что стоишь? Давай сядем... Посыльный! Сидорук молча вынес из юрты два складных стульчика и поставил их на траву. Под грузным телом Бурмистрова стульчик жалобно скрипнул.
Полбин знал, что командир полка не любил открыто выказывать свое хорошее, доброе расположение к людям и даже похвалу прикрывал нарочитой грубостью. Сейчас Бурмистрову, видимо, было особенно трудно: воспоминания о комиссаре будили в нем чувство, близкое к нежности; это было непривычно, раздражало его, и он боролся с самим собой. Полбин решил переменить тему разговора.
- Бердяев тоже летчик, - сказал он. - Никто не виноват, что здоровье не позволяет...
Начальник штаба, в свое время служивший в истребительной авиации, уже около года не летал, так как в воздухе у него начиналось сильное головокружение. Врачи перевели его из летно-подъемного состава в наземный: у него было какое-то расстройство аппарата внутреннего уха.
- Вот именно, тоже летчик! - откликнулся Бурмистров. - Сам про себя говорит: "Мы все летали понемногу на чем-нибудь и как-нибудь". Стихоплет!
Он очень уважал своего начальника штаба за точность и исполнительность, за его подлинно изумительную память. Бердяева можно было в августе спросить, в каком составе полк вылетал на задание, скажем, двадцать четвертого мая, и он, подумав секунду, тотчас же называл количество самолетов, фамилии ведущих, время вылета и возвращения. Но, видимо, пришедшая в голову мысль, что образцом человека и воина был именно комиссар Ююкин, сочетавший в себе большую книжную образованность и отличное владение самолетом, не позволяла Бурмистрову ставить рядом с ним кого-нибудь другого.
- Я говорю, что капитан Бердяев тоже летчик и потому он у нас хороший начальник штаба, - не сдавался Полбин.
- Ну да, недоставало, чтобы мне в начальники штаба пехотинца подсунули, ворчливо ответил Бурмистров. - Что это у тебя за книга?
Полбин, вызванный посыльным в юрту командира полка, захватил с собой "Тактику авиации" Лапчинского и сейчас, держа ее навесу в руках, барабанил пальцами по твердой обложке.
Бурмистров взял книгу, откинулся на стуле так, чтобы на нее упал свет из юрты. Должно быть, он сам обрадовался возможности хоть на время уйти от неотступно преследовавших мыслей о комиссаре, судьба которого пока еще, по крайней мере до утра, оставалась загадкой.
- Почитываешь Лапчинского... Так. Ему за эту книгу премию имени Фрунзе дали. А читал другие его работы: "Воздушный бой", "Бомбардировочная авиация", "Воздушная армия"?
Полбин ответил, что первые две книги у него есть, а третью не читал.
- Почитай. Там он от доктрины Дуэ не оставил камня на камне. Ты раскусил эту доктрину?
Фашиствующий итальянский генерал Дуэ в своих работах доказывал, что главной силой на войне является авиация. Он считал, что создание мощной воздушной армии, состоящей из многомоторных бомбардировщиков, которые могут наносить массированные удары по экономическим и политическим центрам противника, решает исход войны в пользу того, кто располагает такой армией.
- Они рабочего класса боятся. Хотят заменить человека машиной, - сказал Полбин.
- Правильно, - поддержал Бурмистров тоном экзаменатора, который вполне удовлетворен ответом ученика. - Чепуху этот фашист нагородил. Лапчинский, помнится, в одном месте сказал: "Только то прочно, где стоит нога пехотинца". Здорово сказал! Не мы с тобой основная наступательная сила, а пехота. А мы ей помогать, помогать должны, да покрепче.
Он вернул книгу Полбину.
- Михаил Анисимович готовит доклад на эту тему. На материале наших боевых действий. Вон у него под подушкой папка лежит, - Бурмистров указал рукой за спину. Он упорно говорил о комиссаре в настоящем времени.
В черном небе, далеко-далеко на юге, засверкали огоньки. Сначала внизу, у горизонта, потом все выше и выше. Будто кто-то чиркал зажигалкой, а она не загоралась, только искры вспыхивали и мгновенно гасли. Это рвались зенитные снаряды японцев, отмечавшие путь наших тяжелых кораблей.
- Нащупывают, сволочи, - сказал Бурмистров и долго молчал, глядя на эти огни. Молчал и Полбин.
Из юрты донесся легкий храп. Сидорук спал, положив голову на ящичек телефона. Пилотка свалилась на землю.
- Измотался, бедняга, - оглянулся Бурмистров. - Ну, иди и ты выспись. Завтра летать будем.
Был уже поздний час, а от земли все еще шел жар. Трава сухо шуршала под ногами; едкая, невидимая во тьме пыль забивалась в ноздри. Полбин оглянулся. Полог юрты оставался откинутым. В желтый прямоугольник света, как в раму, была вписана фигура командира полка с горестно поднятыми плечами.
Душная, короткая халхин-гольская ночь на этот раз тянулась бесконечно долго.
На рассвете вернувшиеся из полетов тэбисты сообщили, что за третьей линией японских окопов они видели остатки хвостового оперения и обгорелое крыло СБ. Кто-то даже говорил, что в нескольких километрах от этого места, на территории японцев, в густой траве заметно белое пятно, похожее на скомканный парашют.
Прежняя неизбывная энергия вернулась к Бурмистрову. Потный, с обнаженной медно-красной шеей, он переходил от стоянки к стоянке, покрикивал на техников, на водителей бензозаправщиков, а возвращаясь в юрту, гонял Сидорука из одного в другой конец аэродрома. Бердяеву он приказал "не слезать с телефона" и, уже надевая парашют у своего самолета, еще раз послал Сидорука спросить, нет ли сведений об экипаже Ююкина.
Но сведений попрежнему не было. Самолеты сделали два вылета до обеда. Во второй половине дня - еще один, сопровождавшийся жестоким боем с "девяносто седьмыми". Эскадрилья Полбина летала в общем строю, ведущим был Бурмистров. Полбин, выполняя приказания командира о смыкании или размыкании боевого порядка, видел, как Бурмистров разумно организует оборону, как продумано и налажено у него взаимодействие с истребителями, которые защищают СБ. Ни один советский самолет не был сбит, зато четыре И-97, пылая, пошли к земле. Три из них были сражены огнем вертких, маневренных И-16, а одному влепил смертельную очередь стрелок-радист самолета Ушакова. Это был уже шестой японский истребитель, сбитый бомбардировщиками Бурмистрова с начала боевых действий.
Результаты бомбардировок во всех трех вылетах также были отличными, и Бурмистров, узнав об этом, сказал сквозь стиснутые зубы:
- Я им покажу Мишу Ююкина! Вот он придет, мы еще вместе дадим!
Он был твердо убежден, что если из членов экипажа СБ, обломки которого видели около японских позиций, придет, перебравшись через линию фронта, только один человек, то это будет непременно комиссар. Он приказал Сидоруку привести в порядок койку Ююкина, аккуратно сложил на столе его книги, карты, сам повесил у изголовья чистое полотенце.
