В середине апреля, вечером, за ужином я объявила, что иду искать своих.
— А мы думали, что ты останешься и выйдешь замуж за Сергея, — пошутил пастух. Его жена с упреком посмотрела на него. Я покраснела. А Сергей крепко сжал свой нож в руке и ничего не ответил.
Когда на следующий день мы с Сергеем в последний раз вышли со стадом, мы долго не говорили друг с другом. Крик овцы где-то вблизи заставил нас бежать к маленькой горке, где она застряла между камнями и не могла выбраться. Мы начали ее вытаскивать, и наши руки касались друг друга. Когда освобожденная овечка весело побежала в степь, Сергей молча следил за ней, затем сказал:
— Так и ты. Ты убежишь, и я тебя больше никогда не увижу.
Мое сердце невольно сжалось. В это мгновение мне вдруг захотелось остаться здесь и вечно влачить жизнь пастушки, в лохмотьях, среди враждебного немецкого окружения. Но в то же время, мой долг звал меня в путь. — Мама, сестры и брат. Все они, должно быть, беспокоятся обо мне, и я не могу оставить их в неизвестности.
Я ничего не ответила на его слова, а только подошла ближе к нему и взяла его руку в свою.
— Я тебя провожу завтра в деревню, а может быть, и немножко дальше, — сказал он.
На следующий день Сергей провожал меня в путь. Когда деревня осталась далеко позади, он остановился:
— Может, мы никогда не увидимся. А может, да. Если здесь станет трудно, возможно, я приду к вам в деревню. Вы примите меня?
Вероятно, в ответ мои глаза лучились светом, потому что Сергей склонился над моими глазами и поцеловал их.
— Пока я буду там, я буду ждать тебя, — ответила я.
У нас ничего не было, чтобы дать друг другу на память. Только когда Сергей опять положил руки мне на плечи, он сказал:
— Любовь — не физиологический акт. Будешь это помнить?
Я молча отвернулась. Да, я буду это помнить и эти синие-синие глаза. Разве их можно забыть?
В этот день я прошла почти тридцать километров пешком. На ночь я сделала привал в одной приятной семье бывшего колхозника, а теперь крестьянина-собственника. Они угощали меня вкусным борщом со сметаной и дали на дорогу хлеба с маслом. Так я шла дальше, всегда не одна. По дорогам, как и прежде, все еще тянулись беженцы, одни на юг, другие на север. Через пару дней меня с двумя старушками подобрала грузовая машина, — в ней было несколько бывших моряков в истертой форме и два немца с ружьями. Они провезли нас довольно далеко и в деревне, которая была уже поблизости от родного села, высадили. Еще день ходьбы, и я входила в родные места…
Итак, я входила в деревню моего детства. Солнце светило особенно ярко в этот день. В кустах уже по-весеннему кричали птицы. С одной стороны шумел широкий Днепр, а с другой, немного под гору, простиралась бесконечная степь.
Мое сердце громко стучало. Быстрее, быстрее домой! Как они там? Дошли ли? Где они? Где я их буду искать? В деревне ко мне примкнула одна женщина, — она шла в том же направлении. Через некоторое время она как-то внимательно начала всматриваться в меня и, наконец, сказала:
— А вы не Бабенкова?
Я очень удивилась:
— Откуда вы знаете?
— Да вы похожи на них. Я их хорошо знаю. Как же не знать! — ответила она.
— Лина, — так она называла мою маму, — живет в колхозном доме и работает тоже в колхозе.
На углу одного домика она остановилась, рассказала мне, как найти мою маму, затем попрощалась и ушла. А я ускорила шаги к дому, который описала женщина. Задыхаясь от быстрой ходьбы, я вошла во двор небольшой крестьянской избы. Во дворе игралась гурьба мальчишек. Среди них был мой брат, Иван. Увидев меня, он сразу же подбежал, схватил меня за руку и ввел в комнату. Все бросились мне навстречу и начали рассматривать меня, как чудо.
— А мы уже начали думать, что тебя нет, — говорила мама сквозь слезы. — Я многие ночи не спала и все думала о тебе. А в мае я собиралась идти туда, к людям, чтобы узнать, что с тобой.
Меня усадили на большую лежанку, чтобы я отдыхала. Мама принялась хлопотать возле печки, никто еще не ел, и скоро мы всей семьей сидели за деревянным крестьянским столом. Я рассказывала им о себе, а они о своей жизни в деревне.
— Рассказывайте, рассказывайте, — торопила я их. — Почему вы не в нашем доме?
— А ты разве его не видела, когда шла мимо? — спросила мама.
— Все здесь так изменилось, что я его, вероятно, и не узнала. Кроме того, я так спешила к вам, что не было времени рассматривать.
— И хорошо, что мы не в нашем доме, — сказала Нина.
— Здесь лучше, — заметил Иван.
— Когда мы пришли сюда, — начала рассказывать мама, — я пошла прямо к председателю колхоза. — Ведь немцы все так и оставили, как было. Колхозы остались пока колхозами. — И, представь себе, кто же нам открыл дверь?
— Кто? — спросила я с нетерпением.
— Федора!
— Федора? Не может быть!
— Ты же еще помнишь Федору? Бабушкину кухарку? Ведь она и тебя нянчила.
— Конечно, помню. Но как это возможно?
— Она вышла замуж за председателя колхоза, после того как ушла от бабушки.
— И как же она вас встретила?
— Если бы не Федора, я бы не знала, что делать, — ответила мама. — Благодаря ей мы получили эту хату. Сама Федора живет напротив нас. У нее хороший муж и двое детей.
— А что ты делаешь в колхозе?
— Федора нашла мне место. Я вожу обед в степь колхозникам и распределяю там. Затем я собираю посуду и везу обратно на кухню.
— Мама, кто бы мог это подумать? — сказала я, не переставая удивляться всему, что я слышала.
— Да. Но работа здесь, по крайней мере, лучше, чем в Краматорске на строительстве. В сущности, мы с Федорой сами себе хозяева. Она готовит пищу, а я ей помогаю.
Я сидела и только смотрела на маму широко раскрытыми от удивления глазами. Никогда я не могла подумать, что Федора, вернее, бабушкина Федора, еще станет для нас ангелом-спасителем. Когда у бабушки отобрали дом и все они уехали в Запорожье, Федора ушла, сказав, что выходит замуж. Но никто не знал, куда она уходит. И вот она здесь, и помогает теперь нам.
— А что с нашим домом, — спросила я, немного помолчав.
Мама махнула рукой:
— Не стоит и думать об этом. Он находится в таком состоянии, что я не взяла бы его, если бы мне его сами предлагали. С тех пор как мы уехали, его ни разу не чинили. Пришлось бы здорово поработать, чтобы привести его в порядок. Там живет какая-то семья колхозников с кучей детей. От забора и сада не осталось и следа.
— А бабушкин дом в Золотой Балке?
— Там немецкая комендатура.
На следующий день я сразу же пошла к «нашему» дому. Мне ужасно хотелось увидеть место моего счастливого детства. Но когда я подошла ближе, мне представилось зрелище, которого я вообще не ожидала. — Действительно, от огромного, красивого сада не осталось ни одного дерева. Все, вероятно, вырубили на топливо в годы большой голодовки и нужды. Дом, когда-то гордо возвышающийся над Днепром и обнесенный каменным забором, стоял, наклонившись на одну сторону, как будто осел, сгорбился. Вокруг него не было ни одного большого камня, — ни следа от прежнего забора. Наш двор был когда-то полон кустами и цветами. — Ничего этого больше не было. Также летняя кухня под навесом, где мама готовила пищу, исчезла, как будто ее никогда там и не было. Вероятно, за все эти годы домику пришлось так же нелегко, как и нам. Несмотря на весеннюю пору, все выглядело пустынно, голо, неуютно.
