— Там немецкая комендатура.
На следующий день я сразу же пошла к «нашему» дому. Мне ужасно хотелось увидеть место моего счастливого детства. Но когда я подошла ближе, мне представилось зрелище, которого я вообще не ожидала. — Действительно, от огромного, красивого сада не осталось ни одного дерева. Все, вероятно, вырубили на топливо в годы большой голодовки и нужды. Дом, когда-то гордо возвышающийся над Днепром и обнесенный каменным забором, стоял, наклонившись на одну сторону, как будто осел, сгорбился. Вокруг него не было ни одного большого камня, — ни следа от прежнего забора. Наш двор был когда-то полон кустами и цветами. — Ничего этого больше не было. Также летняя кухня под навесом, где мама готовила пищу, исчезла, как будто ее никогда там и не было. Вероятно, за все эти годы домику пришлось так же нелегко, как и нам. Несмотря на весеннюю пору, все выглядело пустынно, голо, неуютно.
Когда немецкая оккупация более или менее установилась, начались работы в колхозах. Немцы их не отменили, хотя теперь они работали на немцев. Но немцы сделали возможным для крестьян иметь свою маленькую собственность. На полях работали женщины и мужчины, главным образом, старики.
Молодых угнали или советские, или немцы на работы в Германию. А те, которые еще остались, должны были работать по восстановлению дорог. Война также изменила лицо деревни. Теперь здесь было много «прохожих»: убежавших солдат, военнопленных, матросов, горожан, спасавшихся от голода в городах. Среди них были и студенты, не успевшие уехать и пытавшиеся спрятаться в деревне от угона в Германию.
Часто молодежь собиралась вечерами у Днепра. Там играли на гармошке, танцевали, пели песни, флиртовали. — Местным красавицам нравились ухаживания студентов или матросов, и громкий хохот девушек оживлял вечерами деревню. Однажды наша соседка Аня, приехавшая еще до войны из Сибири, — ее все называли сибирячкой — взяла и меня на одну из этих вечеринок. Смешавшись с деревенской молодежью, Аня быстро куда-то исчезла, а я осталась одна, стоя у забора. Я никого не знала, и мне не с кем было говорить. Один из парней подошел ко мне и пригласил танцевать, я пошла, чтобы не обидеть его. Парень довольно быстро кружил меня в вальсе, и мы чуть не упали на куст, за которым я внезапно увидела Аню, слившуюся в поцелуе с каким-то деревенским верзилой. Когда вальс окончился, я сказала моему кавалеру, что хочу отдохнуть. Затем я тихонько шмыгнула домой. Дома от мамы я узнала, что Аня была замужем в Сибири. За две недели до начала войны она с мужем приехала на Украину в гости к родственникам. А в Сибири она оставила маленького сына у свекрови. Сразу же после объявления войны ее мужа мобилизовали, а она осталась в нашей деревне. Маленькая, но темпераментная и веселая, она вечно флиртовала с мужчинами и часто меняла своих поклонников, за что все женщины деревни стали ее ненавидеть. Но она не обращала на них внимания. Она полюбила мою маму и часто приходила к нам и рассказывала ей свои любовные приключения. Так она привязалась к нашей семье, — единственной, которая не относилась к ней плохо. Даже на дорожных работах, куда нас теперь каждый день отвозил грузовик с немецкими надзирателями, она не отходила от нас, детей, — она боялась, что ее изобьют женщины. Эти дорожные работы нельзя было назвать легкими. Так как отступавшая Красная армия разрушала даже дороги, то немцы в первую очередь старались их отремонтировать. Дороги были нужны немцам, чтобы их войска могли продвигаться дальше. С утра до вечера мы таскали или разбивали тяжелые камни, — женщины, девушки, парни, даже дети. Каждые пятьдесят метров стоял немецкий солдат и смотрел, чтобы мы не бездельничали. А вечером нас привозил тот же грузовик в деревню, и мы, усталые, в пыли плелись к своим жилищам.
В начале июня мне пришла повестка на работы в Германию. Мама в ужасе сразу же побежала к Федоре. Через некоторое время она вернулась и сказала:
— Может, на этот раз нам удастся избежать этого. Муж Федоры даст мне сто рублей, чтобы мы тебя выкупили у немцев. Завтра я пойду с ним в комендатуру.
Итак, меня выкупили или, вернее, откупили от угона в Германию. Еще месяц я проработала на дорогах, а в начале июля опять пришла повестка. Уже откупиться было невозможно, кроме того, у нас не было денег. Их не было и у Федоры. Пришлось идти в комендатуру на регистрацию. К нам весело подбежала Аня, — ее тоже, вместе с еще пятью девушками, вызывали на регистрацию. Аня была весела и старалась подбодрить и меня:
— Чего ты печалишься? В Германии нам будет лучше. Ведь там тоже живут люди! Слава Богу, что едем, — увидим мир! А то при советах ты бы в жизни не поехала за границу! Посмотрим, как живут там капиталисты. А кончится война, — приедем обратно.
В сущности, Аня была во многом права. При советах мы бы никогда не поехали за границу. Мне тоже было любопытно узнать другие страны, увидеть другую жизнь, другие нравы и обычаи. Но в то же время я не доверяла немцам. Я не могла забыть того, что видела с Сергеем на наших мирных полях. Его слова о «непрошеном госте» не выходили у меня из головы. Конечно, я об этом никому не говорила. Было не только опасно, но и запрещалось говорить об этом. Немец старался показаться перед нами, как добрый освободитель от коммунистического ига.
Через два дня мы попрощались со своими, и нас повезли на грузовике в Никополь.
В Никополе нас выгрузили на сборочном пункте. Этот сборочный пункт представлял собой огромное кирпичное здание, окруженное со всех сторон высоким деревянным забором. За этим забором копошилась целая масса людей: молодых и пожилых мужчин и женщин.
Была еще ранняя послеобеденная пора, — обеда у нас вообще не было, — и мне удалось вышмыгнуть со двора этого громадного здания. Как я узнала, это здание называли Биржей труда. На улице я села на деревянную скамейку. Мимо меня то и дело проходили люди, главным образом, «мобилизованные» на работу в Германию. Они разговаривали с друзьями и родственниками, которые пришли их провожать. Многие даже плакали. Как я уже узнала, выходить со двора разрешалось только добровольцам, то есть тем, которые добровольно записались на работы в Германию. Я не имела регистрационного пропуска, в отличие от добровольцев, но мне все же посчастливилось проскользнуть незамеченной мимо стражника у входа. Я, конечно, могла убежать. Но куда? Вернуться домой, — меня заберут обратно, а то и арестуют. И, может, будут даже неприятности маме. Поехать к родственникам? Но к кому и как? Я не знала, кто где, да и поезда не ходили для пассажиров. К Сергею? На минуту я даже обрадовалась этой мысли, и легкая надежда осветила мое лицо. Но опять тень нерешительности смыла всю мою радость. А что если его там уже нет? А что если их всех кто-то предал и они сидят где-то в тюрьме или… Я не хотела больше возвращаться туда. Итак, я решила остаться. Что будет, то будет. Стояла какая-то тревожная атмосфера. Никто не знал точно, что нас ждет там, в их Германии. Через некоторое время прибежала запыхавшаяся Аня.
