неприятное происшествие не произвело, казалось, особого впечатления – она только посмеялась: «Слава Богу, они настоящие дураки!». Павел, однако, рассвирепел, когда узнал об этом допросе, и не позволил, чтобы они хотя бы на мгновение остались в гостинице.
Затем Павел постарался наладить контакты с адмиралом Канарисом, шефом немецкой контрразведки, чтобы спасти жизнь Маришиного брата. Отдаленный родственник Павла, испанский военный атташе граф Хуан Луис Рокамора, стал посредником в этом деле, так как был в хороших дружеских отношениях с адмиралом. До того как СС под руководством Гейдриха открыто ввело СД в отдел иностранных сношений и начало заниматься шпионажем в других странах, абвер был единственной организацией в Германии, которая располагала сведениями, опытом и персоналом для выполнения таких задач.
Как многие другие любящие Отечество немцы, Канарис также вначале приветствовал национальную политику Гитлера, он отвернулся от него лишь тогда, когда стало очевидным, что фюрер совершенно обдуманно готовил мировую войну.
Абверу удалось предупредить Генри о том, что гестапо хорошо было осведомлено о его активной деятельности в польском подполье. Но Генри отказался покинуть свою страну. А гестапо уже подкрадывалось к нему.
Мариша между тем находилась в Вене, где она жила с Изабель в отеле «Бристоль». Однажды утром она увидела своего брата в дверях: «Генри, как это замечательно! Значит, Павлу всё-таки удалось тебя вывезти! Но твой мундир невозможен… Тебе надо немедленно переодеться!». Он улыбнулся её словам и исчез. Позднее она узнала, что в тот час, когда она думала, что видела его, он был расстрелян.
Граф Рокамора и его жена принадлежали к числу наших лучших друзей в Берлине. Он был воплощением мужества и чести и выглядел так, словно только что сошёл с картины Эль Греко «Погребение графа Оргаса».
Рокамора был изящно сложён, имел точёные черты лица, густые чёрные волосы и глубоко грустное лицо, которое неожиданно освещалось обезоруживающей улыбкой. Его слабость к красивым женщинам ослепляла его, и если он наталкивался на какое-нибудь отцветшее, холодное, как лёд, женское существо, которое пыталось обратить на себя его внимание лишь в качестве прибавки к своей «трофейной коллекции» (таких дам в Берлине было предостаточно), его в других случаях столь верная интуиция отказывала ему. «Нежная и женственная», – вздыхал он потом.
Хотя мы были частыми гостями в его доме, лишь много позднее узнали, что происходило в нём, о чём мы даже не догадывались.
Его дружба с Канарисом началась со времён гражданской войны в Испании. Но даже эта дружба с главой немецкой контрразведки не могла полностью объяснить их взаимное доверие друг к другу. Много лет спустя в Мадриде Рокамора открыл нам истинную причину. Вскоре после вступления в Польшу Канарис попросил его о помощи. Он сказал тогда Хуану Луису, что он является третьим военным атташе, к которому он обращается: у других он натолкнулся на отказ, так как они утверждали, что не могут предпринимать ничего, не осведомляя об этом своё посольство. Рокамора уверил его, что посол Магаз его хороший друг и поймёт, если он ему позже всё объяснит.
Все военные атташе, которые ещё служили в Берлине, были приглашены в Польшу на маневры. Канарис попросил Рокамору в намеченный час подъехать к определённому месту, забрать там несколько человек с фальшивыми документами и доставить их в Берлин. Там граф должен будет их спрятать в своей квартире до тех пор, пока не получит дальнейших указаний.
Всё это было выполнено. Его польские подопечные оказались людьми, принадлежащими к национальной элите, за которой гестапо особенно охотилось. Сначала он не знал даже их имен. Один из них серьёзно заболел. С величайшей осторожностью об этом сообщили Канарису, и сразу же появился врач, внушающий доверие.
В течение последующих недель мы часто бывали в доме Рокаморы и даже не догадывались, что его задние помещения были полны беженцами. Наконец, когда были изготовлены фальшивые паспорта, маленькую группу переправили через швейцарскую границу. «О чём бы вы меня ни попросили, я сделаю всё», – пообещал ему после этого Канарис.
Различные циркуляры, безотлагательно следующие вслед всякому новому заявлению нацистов, тут же распространялись по всем министерствам и правительственным учреждениям. Эти «указания» всегда выдавали будущие намерения партии. Уже в первые годы, когда нацисты разработали свою расовую теорию, чтобы оправдать экспансионистскую политику, русские были объявлены варварами, которые неплотно населяют огромный континент, оставляя неиспользованным широкое жизненное пространство.
Когда был заключён советско-германский пакт, по радио снова можно было слышать русскую музыку, в моду вошли Толстой и Достоевский. И вот вдруг о русской культуре и истории нельзя было даже упоминать. О русских говорили исключительно как о людях низшей расы, представлявшей собой угрозу для западной культуры.
Всё это указывало на приближающуюся войну с Россией.
Павел не хотел верить, когда я ему об этом рассказывала, но слухи уже кружились по Берлину. В другие города они не проникали, так как там можно было бы легко обнаружить источник, из которого исходили столь опасные известия.
Хотя мы из-за быстрой перемены нацистской политики уже привыкли к скачкам от «сверхчеловека» к «недочеловеку», эта деклассификация могла означать, что немецкому солдату женитьба на русской будет запрещена. Ранцау посоветовал мне поэтому как можно скорее, ещё до объявления этого предписания, подать заявление о получении немецкого паспорта.
В качестве первого шага я должна была сдать своего рода расовый экзамен в так называемом расовом отделе.
Карликовый горбун (как из «Песни о Нибелунгах») повёл меня и за компанию Мисси через соответствующий отдел министерства Розенберга: это было нечто среднее между учебным заведением и антропологическим музеем. Он измерил наши черепа, затем рост, при этом ему пришлось вскарабкаться на стул, чтобы достать до соответствующей планки; цвет волос и глаз были сравнены с идеальными моделями на картах.
Одобрительно кивая, он бормотал про себя: «Скандинавские прототипы».
Мы с трудом могли подавить смех над суетней этого карликового троглодита. Разве не прозвали берлинцы Геббельса «потемневшим, съежившимся германцем»?
Тротт и Ранцау слушали наш рассказ об этом посещении с ужасом. Их совет: скорее жениться и забыть эту «злую глупость».
Несмотря на всё, нам было трудно разобраться до конца в последствиях этого преступного фарса, проводимого с таким упорством. Нацисты знали: ложь, которую часто повторяют, становится аксиомой, смертельным оружием, которое позволяло им совершать массовые убийства евреев, цыган и тех, кто классифицировался ими как «недочеловеки».
Достаточно было лишь нескольких пометок в актах, чтобы включить жертву в соответствующую категорию.
Легенда предостерегала, что в день, когда будет потревожена могила Тамерлана в Самарканде, в Восточной Европе разразится ещё большее несчастье, чем то, какое он
