на Вертерзее и в Вассерлеонбурге под Виллахом. Наша короткая медовая неделя – так как большего времени не было – была прервана телеграммой с сообщением, что сгорел большой сарай в Кёнигсварте. Мы немедленно возвратились туда, чтобы Павел мог принять необходимые меры.
Там мы встретили мою свекровь, Маришу и двоюродную сестру Павла Касси (Касильду Санта-Круз), которая была ему как родная сестра. Они все приехали сюда после нашей свадьбы и тяжёлого воздушного налёта. К концу недели приехало ещё несколько друзей. Когда последний из них уехал, Павел, у которого оставалось ещё два дня отпуска, предложил: «А как насчёт поездки в Прагу?» – «Когда?» – «Сегодня после обеда».
Это был для меня первый знак, что всю нашу совместную жизнь мы будем постоянно в поездках – больше, чем необходимо.
Из Праги мы возвратились в Берлин. Здесь нам, к нашему большому удивлению, сообщили, что давно неиспользованный отпуск Павла, полагающийся ему по закону, может быть использован им сейчас. Ему даже разрешили «по семейным обстоятельствам» поехать в Испанию. Я должна была лететь вслед за ним, но целый месяц мне пришлось бороться с тьмой трудностей и препятствий, прежде чем я смогла последовать за ним в Мадрид.
Самолёт приземлился перед длинным сараем посреди высохшей равнины. На небе не было ни облачка. После порывистого полёта над голыми склонами гор машина села на мадридский аэродром Барахас.
Павел встретил меня, и когда мы ехали в город, показывал мне с гордостью свой мир. Он много раз проводил в Испании прекрасные дни отдыха у своих многочисленных родственников и чувствовал себя здесь частью большого и дружного семейного клана, с которым имел общие корни. Его любовь к этой стране со времени гражданской войны приобрела ещё более личные и глубокие основания.
В 1941 году Мадрид был ещё уютным и непритязательным городом со множеством прохладных играющих солнечными бликами аллей. Почти до самой войны по одной из главных улиц его – Калье Алкала – в ранних сумерках гнали стада коз и овец, и там они иногда встречались с последними ночными романтиками. Vi Pecuaria (дорога, по которой гнали скот) пересекала страну с древнейших времен, не обращая внимания на города, выраставшие на её пути.
Грохочущий старомодный автомобиль с кружевными занавесками на заднем окне и переговорной трубкой, по которой можно было давать указания шоферу, проехал мимо сгоревших руин дворца герцогов Альба на Калье Принцесса и дворца графа Торено, которые напоминали о только что закончившейся войне. Когда мы ковыляли вниз по шумной Калье Сан-Бернардино, выложенной неровным булыжником, можно было подумать, что находишься в деревне, по крайней мере, в бурлящей жизнью деревне.
Вокруг фонтана продавец дынь устроил свой прилавок. Завернутый в покрывало, он орудовал около своей пылающей печки, топимой углём – так называемой бразеро, – так как утренний воздух был прохладен. Ночью он спал на холмике дынь, и если чья-нибудь воровская рука пыталась украсть из-под храпящего продавца плод, то он, теряя равновесие, скатывался с вершины холма вниз как раз в тот момент, чтобы успеть всадить как следует вору палкой.
Наконец мы доехали до нашего дома – дворца Санта-Круз, классического трехэтажного здания. Две дорические колонны украшали вход в него. Над входом возвышался балкон, который украшала высохшая пальмовая ветвь, оставшаяся здесь с последней Пасхи.
Через маленькую дверь справа входящий попадал на уложенную толстыми коврами главную лестницу, ведущую на второй этаж. На каждой площадке стояли большие фонари – farolas. Они были трофеями с военных фрегатов, которые в 1572 году под командованием дона Альваро де Базана, первого маркиза де Санта-Круз, и главнокомандующего юного адмирала дона Хуана Австрийского принимали участие в морском сражении против турков под Лепанто.
Кузина Павла Касси однажды объяснила: «Ни одна из нас не выйдет замуж в этом доме, так как какой жених отважится пройти мимо этих farolas!»
Когда в последние годы монархии король Альфонс XIII и королева приходили на обед, то на самом верху, справа, из окошка высовывались, толкаясь и перешёптываясь, все дети дома. Король знал, что они там шушукаются, и, чтобы доставить детям радость, мимоходом махал им приветливо.
Мы поднимались по одной из лестниц в свои комнаты мимо портретов Карвахалов – предков Павла по бабушкиной линии. В высоких накрахмаленных воротничках стояли они в полный рост, держа в руках пергаментные свитки, на которых гордо были написаны их должности: «Соrrео Mayor de la Indias descubiertas у рог descubrir» («Главный наместник уже открытой и ещё открываемой Индии»), Этот титул напоминал о том, что никакому конкистадору не было разрешено править от имени короля. Для этого из Испании, Madre Patria, сразу же по морю посылался королевский представитель, чтобы познакомить новые народы с отечественным законодательством.
Полной противоположностью этим строгим картинам служили пастельные изображения Тьеполо в нашей маленькой гостиной, утопающей в лучах солнца – наши комнаты выходили на открытую террасу, которая высоко свисала над большим двором и была укрыта тенью дикого винограда. Это удивительное средиземноморское изобретение – патио – создавало уединение, освежающую тень и тишину, всего лишь в нескольких шагах от кричащих детей, палящего солнца и шумной толкотни города оно превращало строгий городской дворец в уютный сельский дом.
Семья позаботилась о нас к нашему приезду, с любовью продумав каждую мелочь. Русская икона висела над нашей кроватью.
Внизу в большой гостиной собрались все, чтобы приветствовать меня: моя свекровь, её сестра, графиня дель Пуэрто, многочисленные двоюродные братья и сёстры и прежде всего бабушка Павла, которая управляла домом, похожим на пчелиный улей, – как самая милейшая из всех королев пчёл.
Это была пожилая, слегка сгорбленная дама, от которой пахло нежными ландышами, с кожей цвета слоновой кости, с прозрачными руками и белоснежными локонами, которые никогда бы не посмел взлохматить никакой порыв ветра. Несмотря на свой маленький рост, она внушала глубокое почтение. Лишь её внуки позволяли себе бурно обнимать её, причем они бормотали при этом такие же ласкательные слова, что и тогда, когда гладили своих собак.
Она осторожно «не слышала» и «не видела» того, что она не хотела слышать и видеть, подобно тому как проходила мимо луж. Громко жаловаться другим казалось ей столь же недопустимым, как заставлять ждать кого-либо, не ответить на письмо или отказать в просьбе.
Друзья говорили ей: «Как грустно для тебя, что твой любимый внук женился на православной». На это она отвечала: «C'est tout à fait la même chose» («Это совершенно то же самое»). Я была тронута, услышав это, так как, вероятно, в действительности, будучи верной опорой
