сам когда-либо причинил. Советский антрополог, профессор Герасимов, открыл могилу 22 июня 1941 года.
В тот же день Гитлер напал на Россию. Надо было лишь вспомнить о предостережении Бисмарка насчёт войны на два фронта, чтобы предвидеть, что этот поход повлечёт за собой катастрофу для Германии и невиданные несчастья для России.
Первые бои принесли тяжёлые потери, особенно в танковых частях. Промежутки между похоронами становились всё короче, а одетые в траур члены семей воспринимались всеми как символы общей печали.
Ронни Клэри погиб в начале русского похода 28 июля 1941 года, за месяц до своего 24-летия. Он был убит в башне своего танка. Для него, как и для других, три стадии жизни – юность, зрелость и смерть – слились в одну сегодняшнюю реальность.
Для нашего поколения смерть была так близка, что она казалась нам не столь уж трагичной и несправедливой, как для родителей, остающихся со смертельными ранами потерь. Это чувство близкой смерти придавало нашей жизни сознание безвременности и свободы, что позволяло легче принимать судьбу и войну. Люди, которые в более поздние годы не прошли через этот опыт, едва ли могут понять такое чувство: ведь юность, зрелость и смерть снова приняли конкретные фазы, касающиеся каждого в отдельности по его судьбе.
Когда Ронни умер, он оставил море печали. Я сразу же поехала в Теплиц, чтобы навестить его родителей в их замке. Он находился, как и Кёнигсварт, в Северной Богемии, и когда-то здесь гостили и кайзеры, и короли, которых Меттерних созывал на конгрессы.
После смерти старшего сына, подававшего столь много надежд, семье Клэри предстояла ещё потеря младшего, который погиб в конце войны в Югославии. Маркус, средний сын, пережил долгие годы плена в России и остался жив.
6 сентября 1941 года в солнечный день золотой осени Павел и я обвенчались в маленькой католической церкви в Груневальде, на окраине Берлина. Здания церкви не было видно из-за высоких деревьев, окружающих её: можно было подумать, что мы находимся в деревне.
«Я бы хотела, чтобы всё было уже позади», – призналась я до этого моей подруге Марии-Пилар Ойрцабель, жене испанского дипломата, когда все мелкие трудности, связанные с любой свадьбой, горой вырастали перед нами. «Это самый счастливый день твоей жизни, – сказала она убеждённо, – позволь событиям развиваться своим чередом».
Так это и было. В последнюю минуту прибыли члены семьи из Мадрида и Рима. Отец Иоанн Шаховской, будущий православный епископ в Сан-Франциско, который тогда был нашим русским священником, тихо совершал православную службу одновременно с католической. Таким образом, мы обошли затруднение, так как мои родители не могли смириться с тем, чтобы венчание проходило только по католическому обряду.
Испанское посольство, которое считало Павла одним из своих, предоставило в наше распоряжение свой автомобиль, а граф Рокамора предложил устроить приём в его доме. Так как никто из нас не был постоянным жителем Берлина, то действительно целесообразнее было устроить празднество не в отеле, а в частном доме. Шампанское и вина были доставлены из Йоганнисберга, еда из Кёнигсварта, где моя свекровь для этого подвергла себя длительной макаронной диете, чтобы накопить побольше дичи и кур.
Списки приглашённых, составленные Павлом, Мисси и мною, оказались длинными – толпы друзей пришли к нам на свадьбу, некоторые из них прямо с Восточного фронта, куда снова должны были вернуться.
Отпуск Павла был коротким, но всё равно война временно отступила на задний план. В конце празднества настроение стало настолько весёлым, что нам было трудно уезжать. Когда мы на следующее утро прибыли в Вену, нам доложили, что нашим дорогим друзьям пришлось пережить тяжёлый воздушный налёт.
Низкие дома жёлтого цвета, с деревянными зелёно-голубыми ставнями, скрывающиеся в пышно цветущих садах, фабричные трубы и не радующие глаз рабочие кварталы говорили о близости столицы бывшей монархии Остмарк, которая была теперь низведена до провинции национал-социалистического господства.
Несмотря на это, Вена сохранила своего рода потрёпанную элегантность с опереточным налётом. Низкие здания с изящными чугунными решётками, обрамляющими окна с плотно стоящими на подоконниках горшочками с геранью, определяли картину внутренних двориков, которые своей пышно-зелёной листвой напоминали музыку Штрауса и Ланнера.
Во многих дворцах ещё частично обитали их владельцы, живя тихо, хотя, правда, парадные комнаты служили во многих из них помещениями для консульств и модных салонов.
Мы подошли к собору Св. Стефана и на фиакре поехали к Карлскирхе, где крестили Павла, и дальше – к бывшему дворцу Меттернихов, где, как утверждал канцлер, «начались Балканы».
Городской дворец графа Вильчека на Херренгассе был центром общественной жизни Вены – это происходило не из-за богатства или высокого положения его владельцев, а из-за необычайного очарования, исходившего от этой семьи. Они встречали каждого с симпатией и настоящей сердечностью. Мисси и я знали их хорошо ещё по некоторым встречам в Берлине, куда они сопровождали то одного, то другого родственника перед отправкой на фронт. Павел был и без того очень близок с ними.
Наш гостеприимный хозяин граф Гари, сверстник и друг моей свекрови, выглядел стройным, высоким и немного грустным. Казалось, что он не только принадлежит к другой эпохе, но и к другой человеческой породе! В то время как вся семья была склонна к комичному, он страдал меланхолией.
Как и многих из его поколения, его глубоко угнетало то, что он становился свидетелем жалкого процесса исчезновения монархии и превращения её в нынешнее государство-головастик, где Вена являлась большой головой, окружённой обедневшими сельскими провинциями. Многообразие народностей в бывшей Австрии отражалось в смеси различных говоров и чуждо звучащих фамилий в бывшей имперской столице.
Куда бы мы ни приехали, имя Меттерних действовало как волшебная формула, как напоминание о более счастливых днях. Тем не менее прадедушка Павла был, по-видимому, единственным значительным государственным деятелем своего времени, которому его земляки никогда не воздвигали ни одного памятника, – словно последующие правительства не могли простить ему, что он так долго преграждал им путь к власти.
Перед свадьбой я смогла приобрести себе несколько по-настоящему красивых платьев. Когда мы спрашивали в пустых магазинчиках о чем-нибудь особенном, нам доставали из тайников скрытые сокровища: шёлковый галстук или рубашки для Павла, модное платье из Парижа для меня; покупки сопровождались ностальгическими разговорами, например, ювелир Палью вспоминал, всё ещё поражённый, но не без восхищения таким неуважением к значительным ценностям, как моя свекровь подарила однажды своей невестке, тёте Тити Таксис, огромные бриллиантовые серьги, так как она нашла, что они выглядели как хрустальные капли на люстре.
Мы провели несколько дней в Деллахе
