дворец; в конце мая императрица приставила ко мне главной надзирательницей Чоглокову, одну из своих статс-дам и свою родственницу; это меня как громом поразило; эта дама была совершенно преданна графу Бестужеву, очень грубая, злая, капризная и очень корыстная. Ее муж, камергер императрицы, уехал тогда, не знаю, с каким-то поручением, в Вену; я много плакала, видя, как она переезжает, и также во весь остальной день; на следующий день мне должны были пустить кровь. Утром, до кровопускания, императрица вошла в мою комнату, и, видя, что у меня красные глаза, она мне сказала, что молодые жены, которые не любят своих мужей, всегда плачут, что мать моя, однако, уверяла ее, что мне не был противен брак с великим князем, что, впрочем, она меня к тому бы не принуждала, а раз я замужем, то не надо больше плакать.
Я вспомнила наставление Крузе и сказала: “Виновата, матушка”, и она успокоилась. Тем временем пришел великий князь, с которым она на этот раз ласково поздоровалась, затем она ушла. Мне пустили кровь, в чем я в ту пору очень нуждалась. На следующий день великий князь отвел меня днем в сторону, и я ясно увидала, что ему дали понять, что Чоглокова приставлена ко мне, потому что я не люблю его, великого князя; но я не понимаю, как могли думать об усилении моей нежности к нему тем, что дали мне эту женщину; я ему это и сказала.
Чтобы служить мне Аргусом, — это другое дело; впрочем, для этой цели надо было бы выбрать менее глупую, и, конечно, для этой должности недостаточно было быть злой и неблагожелательной; Чоглокову считали чрезвычайно добродетельной, потому что тогда она любила своего мужа до обожания; она вышла за него замуж по любви; такой прекрасный пример, какой мне выставляли напоказ, должен был, вероятно, убедить меня делать то же самое. Увидим, как это удалось. Вот что, по-видимому, ускорило это событие, я говорю “ускорило”, потому что, думаю, с самого начала граф Бестужев имел всегда в виду окружать нас своими приверженцами; он очень бы хотел сделать то же и с приближенными Ее Императорского Величества, но там дело было труднее».
И далее: «Во время всего путешествия из Петербурга в Ревель Чоглокова надоедала нам и была отчаянием нашей кареты; на малейший пустяк, какой высказывали, она возражала словами: “Такой разговор не был бы угоден Ее Величеству”, или: “Это не было бы одобрено императрицей“, иногда и самым невинным и безразличным вещам она навязывала подобный этикет. Что меня касается, я покорилась этому и всю дорогу лишь спала в карете».
«На следующий день нашего приезда в Екатериненталь возобновился наш обычный образ жизни; это значит, что с утра до вечера и до очень поздней ночи играли в довольно крупную игру в передней императрицы, в той зале, которая разделяла дом и оба этажа этого здания пополам. Чоглокова была игроком — она посоветовала мне играть, подобно всем, в фараон; обыкновенно все любимицы императрицы находились там, когда не были в покоях Ее Императорского Величества… Князь и княгиня Репнины, которые участвовали в поездке и уже знали заносчивое и лишенное здравого смысла поведение Чоглоковой в дороге, посоветовали мне поговорить об этом с графиней Шуваловой и Измайловой, самыми любимыми дамами императрицы. Эти дамы не любили Чоглокову, и они уже были осведомлены о том, что происходило; маленькая графиня Шувалова, которая была воплощением болтливости, не стала ждать, когда я с ней об этом заговорю, но, сидя за игрою рядом со мной, сама начала этот разговор, и так как у нее был очень насмешливый тон, то она выставила все поведение Чоглоковой в столь смешном виде, что та стала всеобщим посмешищем. Она сделала больше того: рассказала императрице все, что было; вероятно, Чоглоковой досталось, потому что она значительно понизила со мною тон. По правде сказать, я очень в этом нуждалась, так как начинала чувствовать большое расположение к грусти. Я чувствовала себя совершенно одинокой».
Одним словом, выполнить свою миссию Марии Симоновне так и не удалось, что подорвало ее «кредит» у императрицы. К тому же ее муж скончался, а сама она заболела чахоткой, ее отстранили от должности гофмейстерины зимой 1756 г., но Елизавета снова позаботилась о своей бывшей любимице и выдала ее второй раз замуж за Александра Ивановича Глебова, которого из невидных чиновников пожаловали в обер-прокуроры Синода. В то время Мария настолько ослабела, что не могла ходить, и ее возили в коляске. Она скончалась весной 1756 г.
После нее остались четыре сына и четыре дочери. Все дочери стали фрейлинами — старшая при Елизавете, а младшие — при Екатерине II. Сыновья служили в гвардии.
Анна Карловна Скавронская — кузина Елизаветы, дочь старшего брата Екатерины I, Карла Самойловича Скавронского. Елизавета выдала ее замуж за Михаила Илларионовича Воронцова, одного из тех, кто помог «дщери Петровой» занять трон ее отца — это одна из самых родовитых русских семей. Воронцовы считали своим родоначальником варяжского воина Сигмундера, который в 1027 г. приехал на Русь из Скандинавии, и это событие отмечено в Киево-Печерском патерике. Члены семьи Воронцовых были приближенными царя — воеводами и стольниками еще со средних веков. Возможно, Михаил Илларионович считал для себя зазорным породниться с низкородным лифляндским семейством, а, возможно, рассматривал этот брак как знак доверия правящей императрицы. Так или иначе, но его жена стала статс-дамой, а после — обер-гофмейстериной Елизаветы, и Воронцовы получили еще один «рычаг влияния» при Дворе. Через год у женщины родилась дочь, которую назвали Анной, а крестной матерью малышки стала сама императрица.
А.К. Скавронская
Анна Карловна славилась своей красотой и в отличие от Чоглоковой сумела добиться расположения Екатерины. В письмах та отзывается о ней очень тепло. Екатерина Романов на Дашкова, родственница Анны Карловны по мужу, подруга Екатерины, рассказывает о своем воспитании в доме дяди: «С такими претензиями и наружным светским лоском кто мог упрекнуть наше воспитание в недостатках? Но что было сделано для образования характера и умственного развития? Ровно ничего. Дядя не имел времени, а тетка — ни способности, ни призвания». Что как нельзя лучше демонстрирует различия между первой и второй половиной XVIII в. Анна Карловна родилась еще до эпохи Просвещения, в ее времена женщине (да и мужчине), чтобы преуспеть при императорском дворе, хватало только природного ума и придворного лоска, а для ее племянницы важно уже «воспитание чувств» и высокие идеалы,
