того же января 1944 года Гиммлер должен был поехать в Голландию, и, так как у него опять возобновились симпатические спазмы, он попросил Керстена его сопровождать.
Доктор летел на личном самолете рейхсфюрера, вместе с ним был и генерал Бергер, командующий войсками СС.
Керстен был очень рад этому путешествию, ведь он уже три года не был в стране, которую любил больше всего на свете. Но, так же как это было во время его первой поездки в Гаагу, горечь и уныние очень быстро подпортили ему радость.
Начать с того, что, поскольку доктор был вынужден ликвидировать свой дом в Гааге, он должен был жить в предоставленной ему комнате в гостинице СС, которая, по иронии судьбы, находилась прямо за Дворцом мира. Кроме того, друзья, с которыми он встретился в первый же день, обрисовали ему кошмарную картину того, что происходит в Нидерландах. С каждым чудовищным годом жить становилось все тяжелее, а жертв террора — все больше. Гестапо правило бесконтрольно. Аресты, казни, исчезновения происходили все чаще. Никто и нигде не мог чувствовать себя в безопасности. Многие из друзей Керстена были обречены на нелегальное существование под чужими именами с поддельными документами. И самым опасным было то, что в немецкой полиции служили и голландцы тоже.
Слушая эти новости, Керстен вспоминал слова Гиммлера:
«В Голландии мне нужно только три тысячи человек, чтобы всем управлять, и немного денег и продовольствия, чтобы раздавать информаторам. Благодаря им гестапо знает все. У меня есть шпионы из местных в каждой группе Сопротивления. Во Франции и Бельгии — то же самое».
И Керстен чувствовал, что его друзья, которые настаивали на крайней осторожности, были совершенно правы.
На следующий день после приезда Керстен пошел лечить Гиммлера. Замок, где разместили рейхсфюрера, стоял посередине большого парка в Клингендале, ближнем пригороде Гааги. Гауляйтер Голландии Зейсс-Инкварт [58] конфисковал его специально ради пребывания высокого гостя. Гиммлер сказал доктору:
— Я приглашен на торжественный обед, который в мою честь дает глава голландской национал-социалистической партии Мюссерт. Он представит мне самых своих близких сотрудников. Приходите, дорогой Керстен. Будет очень хорошо. Мюссерт только что поселился в роскошном новом доме.
Гиммлер протянул руку к приглашению, напечатанному на хорошей бумаге, бросил его на столик, стоящий рядом с кроватью, на которой лежал, и уточнил:
— Особняк Туркова.
Доктор продолжал работать над нервными сплетениями рейхсфюрера так, как будто только что услышанное имя ему ничего не говорило.
Все же он ответил:
— Почему я должен идти вместе с вами? Владелец дома меня не приглашал.
— Вы можете пойти всюду, куда иду я, — сказал Гиммлер.
— Нет, простите, — ответил Керстен. — Для меня совершенно невозможно сопровождать вас в этот дом. Он принадлежит не Мюссерту, а Туркову — одному из моих самых близких друзей, которого вышвырнули из собственного дома.
— Я этого не знал, — сказал Гиммлер, — но если Мюссерт так поступил, значит, у него были на то причины.
Не успел закончиться сеанс лечения, как к рейхсфюреру пришел Зейсс-Инкварт, чтобы засвидетельствовать почтение.
Он впервые принимал своего хозяина в Голландии. Вел он себя угодливо. Он перечислил Гиммлеру имена всех, кто был приглашен на обед, организованный Мюссертом.
— Кому принадлежит дом, где состоится прием? — спросил Гиммлер. — Это собственность партии?
— Еще нет, рейхсфюрер, — ответил Зейсс-Инкварт, — но скоро ею станет. Дом принадлежал подозрительному человеку, стороннику так называемого голландского правительства, эмигрировавшего в Лондон. Сведения о нем все хуже день ото дня. Завтра мы его арестуем вместе с другими отъявленными пособниками. Кроме того, этому Туркову принадлежат картины старых мастеров, необычайно высокой стоимости. Мы их конфискуем в пользу рейха. Его друзья, которых мы тоже завтра возьмем, — их около двенадцати человек — крупные промышленники, банкиры, судовладельцы. У них также есть коллекции картин. Видите, рейхсфюрер…
— Хорошо, — прервал его Гиммлер. — Отличная работа. Когда важные люди исчезают, то маленькие остаются без руководства. Берите этих предателей, а после я вам скажу, что с ними делать.
Рейхсфюрер закончил одеваться и вместе с гауляйтером направился в примыкающий к спальне кабинет. На пороге он остановился, повернулся к Керстену и спросил, пойдет ли он на обед к Мюссерту.
— Прошу меня извинить, рейхсфюрер, но я уже приглашен к одному из моих бывших пациентов.
— Как хотите, — пожал плечами Гиммлер. — Но обязательно приходите завтра утром меня лечить.
Керстен взял машину в гараже СС. Шофер в форме отвез его в Вассенаар, жилой район в пригороде Гааги. Его друг Турков жил там в доме, куда его водворило гестапо.
Доктор провел со своим другом целый день. Эти часы были окрашены своеобразной смесью нежности и горечи.
Керстена и Туркова связывала долголетняя прочная дружба. Они не виделись три года и счастливы были встретиться. Но в то же время они знали, что это свидание будет последним в их жизни. Об этом они не говорили. Зачем?
Посетители заходили — быстро, украдкой. Один из них, по имени де Бофор — голландец, происходивший из старинного французского дворянского рода, пришел с женой. Он был членом голландского Сопротивления. Бофор в красках описал доктору свою жизнь в подполье с чужими документами, как будто бы он был затравленным зверем, и попросил отправить в Швецию тайное послание, которое должны оттуда переслать в Лондон. Он сделал это от отчаяния и только потому, что других способов связи у него не осталось.
— Ваш пакет будет переправлен в Стокгольм, я вам обещаю, и немцы ничего не узнают, — сказал ему Керстен.
Потом он спросил, на чье имя послать пакет.
— Барону ван Нагелю, представителю голландского правительства в изгнании в Стокгольме, — ответил Бофор.
Сразу после этого он ушел. Двое друзей остались одни. Стемнело. Время шло все медленнее, каждая минута становилась все тяжелее. Где-то в доме старые голландские часы пробили одиннадцать. Керстену все труднее становилось владеть собой. Он думал: «Его арестуют на рассвете. Самое позднее, в шесть часов за Турковым придут гестаповцы».
Доктор поднялся, быстро откланялся, пообещав своему другу, что завтра они увидятся. Они оба понимали, что это невозможно, но до самого конца продолжали делать вид, что ничего об этом не знают. Какой смысл расстраиваться?
Военная машина СС увезла Керстена в ночь. Он ничего не задумывал специально. Но вдруг, несмотря на темноту (он знал Гаагу лучше, чем любой другой город в мире), он понял, что дорога обратно идет через Клингендаль, тот самый пригород, где стоял замок, реквизированный Зейсс-Инквартом для Гиммлера. Не колеблясь, он приказал шоферу ехать туда.
На первом полицейском посту его остановили. Он показал пропуск, подписанный лично рейхсфюрером, и его уважительно поприветствовали. Второй
