Ознакомительная версия.
А потом мы сидели на деревянном полу и слушали этот голос, который так любили. Наши глаза сверкали, пока мы ловили его волшебные слова. В избушку невозможно было бы просунуть даже шпильку, столько человек в ней набилось. Все мы завороженным взглядом уставились на радиоприемник, как будто он находился в нем, наш фюрер. Несмотря на то что можно было разобрать лишь небольшую часть речь – русские станции подавления были слишком мощными, – никто не вышел, пока речь не подошла к концу. Каждое слово было бальзамом для наших душ. Мы боялись пропустить хотя бы одно слово. Боже мой! Знаешь, с каким подъемом и энергией, с каким энтузиазмом мы завтра пойдем в атаку на противника! В каждом из нас все еще звучат слова фюрера.
Колонна медленно движется вперед. Какая надоедливая дорога: дождь стучит по крыше машины, прокладывающей себе путь через ямы, по дверям скользит внутрь нашего вездехода. А там, где дорогу прерывает зияющая яма, брезентовая крыша сползает, и тогда на нас выливается целое море воды. Уже наступил вечер. Никто не вымолвил ни слова. Каждый погружен в свои мысли или борется с неудобствами дороги. Наконец кому-то в голову пришла мысль включить радио. Замечательно! Говорит фюрер!
Забыта утомительная дорога, забыт несчастный дождь, холод и слякоть, которые действовали на нас так угнетающе. Улетучились все прочие мысли, и мы завороженно прислушиваемся к его словам. Нас выводил из себя каждый толчок, и мы бранились при каждом звуке переключения передач нашим водителем, который заслужил даже толчок по ребрам от нашего командира – должно царить полное благоговейное молчание; ведь говорит фюрер!
В течение месяца мы находились на наших постоянных зимних квартирах. В это время я командовал нашим 2-м взводом. Командир пригласил всех командиров взводов на кофе и объявил, что сегодня будет говорить фюрер и мы можем остаться и послушать его.
Я прибыл на КП заранее, за четверть часа до начала. А потом мы сели с кофе и бутербродами, а когда закончили, фюрер заговорил… Завороженные тем энтузиазмом, с которым он строил партию, государство, мы все – несмотря на все неудачи и задержки, были очарованы его словами, его уверенностью, так же как он, становились уверенными в победе, вместе с ним клялись сделать все для нашей Германии. Мы откинулись назад, чувствовали себя спокойными и счастливыми и были рады, как маленькие дети, когда фюрер насмешливо говорил о другом мире.
Конечно, эту русскую зиму почти невозможно пережить, и она требует, чтобы наши сердца были сильными и честными. Но мы преодолеем ее. Так сказал фюрер!
«Тогда я решил вновь вложить судьбу и будущее Германского рейха и народов в руки наших солдат».
И мы сделаем это, мой фюрер! Никто не превзойдет нас в верности, повиновении и нашей вере в тебя и в окончательную победу! И никто не поколеблет нас в этой вере, что бы ни случилось.
«Когда окончится эта война, я вернусь с нее еще более фанатичным национал-социалистом, чем был прежде».
Если бы даже мы вступили в эту войну, не будучи национал-социалистами, если бы тот или иной из нас вышел на бой без веры в наше движение, то теперь, в этой войне, в эти дни сражений, в часы под вражеским огнем, даже самый последний из солдат отбросил все посторонние идеи и продемонстрировал для Германии, для народа, а значит, и для нашего движения все свои лучшие черты. Вплоть до сегодняшнего дня не каждый мог понять, какое счастье жить в рейхе, вплоть до сегодняшнего дня не каждый из нас мог осознать всю степень нашего долга и благодарности тебе, мой фюрер, всему нашему движению, за наше спасение, за грядущую победу и за будущее нашего народа.
«Высшая доблесть, продемонстрированная на фронте, бессмертна, и за этот бессмертный подвиг мы, те, кто верит, как и наш народ, в Провидение, можем заявить, что награда будет безмерной».
Награда? Мой фюрер, мы не жаждем наград! Больше всего мы жаждем победы! И если вы, мой фюрер, будете довольны нами, теми подвигами, что мы совершаем как солдаты; и если вы не просто признаете их, но и обращаете на это особое внимание, это само по себе служит для нас высшей наградой. И нам действительно ничего больше не нужно, ведь мы уже горды так, что невозможно выразить это, чувствуем, что нас отметили самой невероятно высокой наградой!
Как после каждой речи фюрера мы ощущаем свое превосходство! Каким энтузиазмом мы преисполнены перед этой трудной битвой! Как сильно верим в победу! Как мы уверены в ней после каждой из речей фюрера! Фюрер говорит, и все слушают его – вся страна у нас дома, вся Европа и даже весь мир! Но разве не мы, солдаты понимаем его лучше всех?
Глядя молча и сосредоточенно на громкоговоритель, мы впитываем его укрепляющие нашу веру слова, которые звучат для нас, как Евангелие. Мы будто пьем эти фразы, каждая из которых настолько логична, что полностью убеждает аудиторию. Его речи будто сбивают с ног, они воспринимаются, как ничто другое в этом мире. Разве мы не просто видим его через громкоговоритель? Нет! Мы можем различить каждую деталь – как на лоб ему падает челка волос, каждый жест его рук, движение губ, как он крепко скрещивает руки, когда он говорит о товариществе и единстве рейха. Мы видим выражение презрения, когда он говорит о наших врагах, его сверкающие глаза, когда он, говоря о победе, приводит конкретные цифры – все это мы как будто видим, слушая фюрера через громкоговоритель. И когда он завершает речь проникновенными словами и звучит наш гимн, как благоговейно каждый раз мы поем вместе со всеми! И когда здание «Спортпаласт» или «Кролль оперы» в Берлине сотрясается от восторга, как радостно мы выкрикиваем вместе со всеми «Хайль!» снова и снова!
В январе 1943 г. Прюллер, более или менее восстановившись, выехал из Вены и прибыл в Моравию. В феврале он снова был направлен в Россию. Эта часть дневника очень похожа на предыдущую часть записей о России, хотя и содержит гораздо меньше чертежей и рисунков (по-видимому, Прюллеру надоело записывать все бои, в которых он участвовал), и она полностью опускается. В апреле его рекомендовали кандидатом на членство в комиссии. А в мае командование полка направило его в Катынь. 26 мая ему сообщили о том, что его повысили до звания фаненюнкер, то есть кандидат на офицерский чин, «последний шаг перед тем, как стать лейтенантом», как пишет сам Прюллер. В июне его отправили домой в трехнедельный отпуск, а потом в школу кандидатов в офицеры в Моравии, а оттуда – в центр подготовки офицеров в Кёнигбрюкк под Дрезденом, куда он прибыл в августе. В начале декабря он успешно закончил учебу на курсах. Его снова направили в Моравию, где в феврале 1944 г. его командир зачитал приказ о том, что Прюллеру задним числом, с 1 декабря 1943 г., присвоено звание лейтенант. Это, конечно, было высшей точкой его карьеры, к которой он стремился всю жизнь. На офицерских курсах была написана часть дневника, которая приводится ниже, и, хотя она не была написана в России, ее включили сюда в качестве заключения к русской части дневников.
Ознакомительная версия.
