пагубно отразилось на судьбе страны. И, к сожалению, продолжает сказываться еще и сейчас.
В Луначарском, как в «зеркале русской революции», отразилось то отношение к России, которое идет от марксизма, которое и теперь свойственно определенным кругам, полагающим, что «Россия мертва», как сказал один из «демократов».
Пусть историки литературы меня поправят, но мне кажется, что кредо Луначарского было уже вполне определенным еще в самом начале XX века. Достаточно прочесть его статьи о русской литературе, чтобы стало очевидно, что Луначарский чужд одной из самых замечательных традиций русской классики, четко проявившейся, скажем, в гоголевской «Шинели»: любой человек, какой бы он ни был, всегда остается человеком, он всегда заслуживает участия, симпатии и уж во всяком случае – внимания к его горестям.
Большевизм еще в начале века объявил войну не только традициям русской интеллигенции и ей самой, но и глубинным, истинно народным особенностям нашей культуры. В самом деле, в отличие от принципов протестантизма, в соответствии с которыми «избранность» подтверждается житейским преуспеянием, а страдальцы почитаются «животными в обличье человека», или, скажем, в отличие от иудаизма, почитающего болезни и невзгоды карой Господней, ранее христианство, а за ним и православие призывают к милосердию. Эти принципы вошли в плоть и кровь нашего народа и, не вытравив их из сознания, нельзя было и надеяться утвердить в этом народе принципы большевизма, глубоко по своему существу, а не по словесной оболочке, чуждые русскому народу. И Луначарский в этой отнюдь не холодной войне сыграл свою мрачную роль.
Я думаю, что без Луначарского не мог бы появиться Пролеткульт и его прямой наследник – концепция социалистического реализма, о которой мы, слава Богу, уже перестали вспоминать. Были и другие акции, так или иначе связанные с Луначарским: та же высылка из России ведущих гуманитариев. Почитатели наркома просвещения говорят иногда, что этими акциями он спас ученых от более жестокой участи, которая их неизбежно постигла бы в 1937 году. Но мог ли сам Луначарский предполагать то, что случится в стране через пятнадцать лет? Нет! Высылка цвета русской интеллигенции просто не могла не состояться. Ее диктовала логика борьбы. Бердяев был опасен тем, что был носителем русской культурной традиции, тем, что обладал мощным интеллектом, способным эту традицию развить и приумножить, а вовсе не потому, что не принял большевистских доктрин.
Русская культура и наука потеряли в двадцатые годы и в начале тридцатых годов целую плеяду замечательных представителей: Чичибабина, Ипатьева, Гамова, Кандинского, Шагала, Бенуа, Шаляпина, Рахманинова и многих, многих других. И не было дано понять и почувствовать Луначарскому, Бухарину и другим партийным интеллектуалам тех предсталинских времен, что лозунг «кто сегодня поет не с нами, тот против нас», который в те годы был вывешен на фронтоне здания Музея Ленина, и его последовательное проведение в жизнь – это одна из глубинных причин нашего сегодняшнего не только культурного, но и технологического отставания от развитых стран! Действия же «партийной интеллигенции» своей целью имели, как известно, разрушить «до основанья, а затем…»
Можно принимать или не принимать разнообразный авангардизм и «выверты» художников и поэтов двадцатых годов, включая «ничевоков». Они могут нравиться или не нравиться, и среди них могут быть не только гении, которые однажды прославят свою Родину. Среди них наверняка будут и бездари, и спекулянты на моде – я даже готов признать, что таких заведомое большинство. Но в не меньшей степени я убежден и в том, что подобная накипь очень быстро уходит в Лету. В целом же все это «авангардистское» – необходимая предпосылка нахождения путей рационального развития. Без подобных поисков общество и его культура непременно оказываются однажды в тупике. И заранее сказать, раз и навсегда, какой же из этих путей будет тем единственным, который нам нужен, куда труднее, чем точно предсказать погоду на месяц вперед. Я утверждаю это уже как профессионал, знающий, как трудно составить такой прогноз!
А в нашем обществе «развитого социализма» была принята аксиома, не подлежащая обсуждению: любая творческая, интеллектуальная деятельность должна быть подчинена той или иной политической программе, на формирование которой эта самая творческая деятельность не могла оказать какого-либо влияния. Вопрос о том, насколько та или иная творческая активность соответствует политической программе, решался функционерами, то есть людьми, непосредственно никакой творческой деятельностью не занимавшимися.
Вначале это утверждение «принципа монокультуры» и фокусировки творческого потенциала происходило в «лайковых перчатках», если так можно называть изгнание из страны или превентивные аресты творческой элиты, людей, не способных мыслить в рамках заданных трафаретов. Ну, а затем… затем лайковые перчатки были сняты и началось «выкашивание».
Утверждение монокультуры с помощью «выкашивания» придумали английские садоводы уже более трехсот лет тому назад: на своих газонах они систематически выкашивали все то, что растет хотя бы немного не так, как это задумал хозяин газона. В результате возникал газон, который можно было сколь угодно топтать, не боясь его испортить.
Хотя стоит ли здесь обо всем этом подробно писать – на эту тему наговорено уже столько, что я вряд ли скажу что-либо новое! Важно то, что традиции свободной мысли – мысли, свободной в самой себе, как любил говорить Вернадский, постепенно все более заменялись суждениями, осуществлявшимися по определенным правилам и системам табу. И такое происходило не только в сфере гуманитарной мысли и искусства. Впрочем, творчество в любой сфере деятельности остается творчеством и не может быть совместимым с системой жестких директив. Так же, впрочем, как и с монополией на знание единственного пути – единственного «правильного» пути развития общества.
Подобный примитивный прагматический взгляд на значение и место культуры и науки в новом обществе естественным образом принижал и роль интеллигенции в этом процессе. Состав интеллигенции беднел, и ее роль катастрофически уменьшалась, а возобновление этого слоя шло чрезвычайно медленно.
Подготовить кадры высококвалифицированных техников и инженеров, как выяснилось, не так уж и трудно. И здесь мы достаточно преуспели. Это показала и Великая Отечественная война, и послевоенный период восстановления, и история создания ракетно-ядерного потенциала. Формирование же мыслителей, то есть интеллигенции – философов, как их называли французы в XVIII веке, требует поколений. И она возникает не по решению партии и правительства, а представляет собой естественный процесс саморазвития общества. И, как показал постперестроечный период, когда к власти пришли люди, претендующие на то, чтобы считаться интеллигентными, как раз интеллигентов среди них и не оказалось!
Таким образом, интеллигенция выступает одной из важнейших гарантий жизнеспособности общества. Благодаря ей, оно способно встречать новое и неизведанное, что приходит в нашу жизнь, приспосабливать к новым условиям не только материальную основу, но и образ мышления и нравственность. И
