class="p1">Как-то в самолете из Брюсселя в Нью-Йорк в конце семидесятых годов я познакомился с одним бельгийским интеллигентом, по специальности врачом. Когда мы стали говорить о его партийной принадлежности – он читал «Drapeau Rouge», орган бельгийской компартии, – он, сказавшись беспартийным, тем не менее, назвал себя розово-зеленым. Приняв его манеру выражаться, я назвал себя красно-зеленым, добавив, что весьма активно и в научном и в общественном плане занимаюсь проблемами энвайронментального характера. И тут согласившись, что у нас есть широкая общая платформа для размышлений и действий, он поделился со мной мыслями, которые мне действительно были близки.
– Знаете, что отделяет нас, европейских интеллигентов левого толка, людей, которые с симпатией относятся к странам социалистической ориентации, от всех вас, живущих за железным занавесом? Наверное, нет! Это слова вашего коммунистического гимна:
Du passe faisons une table rase
Foule esclave, debout! debout!
(Точный перевод: «Из всего прошлого сделаем чистую доску, толпы рабов, вставайте! вставайте!..» Эти строки имеют несколько иное звучание, чем их русский перевод:
Весь мир насилья мы разрушим
До основанья, а затем
Мы наш, мы новый мир построим,
Кто был ничем, тот станет всем.
Значит, по исходной французской версии разрушить надо не только мир насилья, но и вообще весь старый мир.)
Прочтя мне эти строчки, мой сосед по самолету продолжал: «Для того чтобы с нами иметь дело, вы должны нас понять. Мы с большой симпатией относимся к идеям социализма, но не хотим, чтобы судьба замков Луары была похожа на то, что происходило у вас в начале революции, мы не хотим, чтобы на месте Реймского собора появилась лужа с хлорированной водой. Мы хотим, чтобы все ценности тысячелетней цивилизации достались нашим потомкам. Так что либо мы, либо чистая доска. Да и рабов уже не осталось: где вы найдете лионских ткачей?»
Как все подобные слова гармонировали с моим мировосприятием, с тем, что я еще ребенком слышал во время субботних вечеров у нас дома!
А теперь такие мысли уже и не требуют комментариев и доказательств – за последнюю сотню лет в нашем мире многое изменилось, и конец нынешнего века совсем не похож на его начало. Резко возросла роль интеллектуального начала в судьбах человечества, а следовательно, и роль интеллигенции, значение культуры, духовного и гуманистического начал.
Но самое главное, что поняла, как я надеюсь, интеллигенция конца нынешнего столетия, – ничего и никогда нельзя уничтожать до самого основания; только постепенная и очень осторожная эволюция способна уберечь самое прекрасное и самое хрупкое произведение человеческого гения – цивилизацию и культуру, а значит, и надежду на «человеческое существование».
В той модели социализма, которую пытались реализовать на половине планеты, роль культурного наследия, роль национальных традиций, национального менталитета не только недооценивалась, но и не обсуждалась сколько-нибудь серьезно. Разве можно принимать полуграмотную болтовню пролеткультовцев и их не более грамотных оппонентов за попытку понять, что значит культура народа? Это еще предстоит осмыслить – его духовную жизнь, его традиции, науку, религию. Предстоит еще понять, что все это связано нерасторжимыми нитями, что все это родилось не случайно, а есть естественное свойство естественной жизни народа. Но в те послереволюционные годы могли говорить лишь только недоучки, а интеллектуальная Россия была принуждена молчать. Это и послужило одной из причин того нигилизма по отношению к духовным ценностям, по отношению к интеллигенции, к интеллектуальной и духовной жизни, который, в конечном счете, самым печальным образом отозвался на судьбах нации.
Как иначе можно объяснить уничтожение храма Христа Спасителя, построенного частично на народные деньги в память изгнания Наполеона с нашей земли? Как можно понять ликвидацию в конце двадцатых годов движения краеведов, гибель и изгнание целого слоя интеллигенции из Советского Союза после окончания гражданской войны?
Изгнание интеллигенции часто мотивируют тем, что она не принимала Советской власти.
Я думаю, что мотивы уничтожения интеллигенции были иными и более глубокими – они были следствием доктрины и мотивировались логикой борьбы за «конечные цели», которые, как правило, никогда не формулировались, а облекались в некоторую утопическую форму.
В самом деле, отношение интеллигенции к Советской власти было далеко не просто. Конечно, она внутренне не могла принять и не приняла большевизма. Но подавляющее число ее представителей, в особенности в научно-технической и инженерно-технической среде, были готовы сотрудничать и сотрудничали с Советской властью подобно тому, как это происходило в моей семье. Научно-техническая сфера по природе деидеологизирована, в любом случае речь шла о служении стране, а не режиму. Дело в том, что старая интеллигенция в своей основной массе была высоко патриотична. Куда более патриотична, чем современная «демократически настроенная интеллигенция», которая безропотно (а часто и «на ура») приняла разрушение великой тысячелетней страны.
Я не говорю об оправдании изгнания. Разве критическое отношение к правительству может служить аргументом для того, чтобы лишить народ его интеллигенции, его «впередсмотрящих», наиболее талантливых и думающих людей? В реальности это была борьба за власть, за умы и души людей. В этой борьбе человек вроде Розанова или Бердяева был для этой власти в миллион раз опаснее дюжины контрреволюционных атаманов.
Причина уничтожения нашей интеллигенции была та же, что и причина исхода немецкой интеллигенции из родной страны во времена фашизма. Процесс это был, к слову сказать, куда менее трагичный, чем в нашем случае. Немецкая интеллигенция тоже «мешала». Мешала создать государство «под себя», мешала реализации определенных принципов, и это сказалось соответствующим образом на ее судьбе.
Однажды во время телевизионного интервью ведущий (им был Владимир Молчанов) задал мне вопрос: в первые годы революции наша страна обладала очень интеллигентным правительством; как это отразилось на ее судьбе, судьбе ее культуры в первую очередь? Я позволил себе оспорить саму постановку вопроса.
Действительно, в те годы в правительстве было много блестяще образованных людей, хотя мало кто из них получил систематическое образование. Тот же А. В. Луначарский, который сыграл нехорошую роль в судьбе моей семьи. Об этом я уже рассказывал, как и о том, что уровень образованности нельзя отождествлять с уровнем интеллигентности. Надо смотреть на дела людей, на их отношение к русской интеллигенции, в частности. И уже первые акции советского правительства говорят о многом.
Враждебность к русской культуре и ее носителям, то есть к интеллигенции – одна из составляющих большевистской доктрины. Ее реализация еще в предсталинские времена была одной из важнейших причин нашего нравственного да и научного упадка. Я еще раз вспомню деятельность Луначарского – она наглядно показывает характер отношения к культуре и отечественным традициям, что столь
