Маргариту отовсюду уволили. «Разумеется, с выходным пособием», — добавил он. С этими словами Муссолини достал из сейфа папку и вынул из нее фотографию памятника Роберто Царфатти. На памятнике не было креста.
— Вот вам еще один пример неискоренимого упрямства еврейской расы, — закончил Муссолини.
* * *
29 сентября 1938 года было подписано Мюнхенское соглашение между Германией, Италией, Францией и Англией, по которому Судетская область Чехословакии отошла к Германии. Европа ликовала, пребывая в убеждении, что избежала новой войны.
Толпы итальянцев стояли вдоль всего пути следования поезда Муссолини, когда он возвращался из Мюнхена, а на одной из остановок его встретил сам король, специально прибывший из загородного дворца, чтобы выразить свои поздравления.
— Ну что ты думаешь? — спросила Фьяметта, когда они с матерью прочитали утренние газеты. — Будет мир?
— Будет война, — уверенно ответила Маргарита. — Тем более что на примере Гитлера у Муссолини разыграется аппетит. Одной Абиссинии ему теперь будет мало.
Кто же не понимает, что Италию нужно покинуть! Но одно дело понимать, а другое — решиться на такой шаг. А дети? Амедео с семьей уедет. Но Фьяметта, ей-то зачем уезжать? Ее муж — граф Гаэтани. Его род — один из самых аристократических. Ну, а коллекция живописи и скульптуры? А имущество?
* * *
Муссолини собрал Великий совет, чтобы обсудить дальнейшие меры против евреев. Евреи, сказал он, пытались устраивать демонстрации во время визита Гитлера в Италию и возглавляют антифашистскую оппозицию в Италии. Не важно, что эта оппозиция ничтожна. Поэтому он предлагает в дополнение к антиеврейским мерам, перечисленным в «Декретах», ввести еще и те, которые приняты в Германии, а именно: ограничить свободу передвижения евреев, закрыть им доступ ко всем профессиям и провести их перерегистрацию, «считая евреями всех лиц с примесью еврейской крови». Великий совет решил принять предложение Муссолини, но оно не было опубликовано. Чтобы подготовить общественность, Муссолини приказал усилить антиеврейскую кампанию в газетах и по радио. Целый месяц итальянцам втолковывали, что евреи — источник всех их несчастий и что нечего жалеть евреев.
А тут в Германии с ведома властей нацисты устроили еврейский погром [258].
Это уже было слишком. Против антиеврейских мер выступили некоторые священники. Иезуит Таччи-Вентури, обвенчавший Муссолини с Ракеле и крестивший их детей, обратился к нему с просьбой проявить милосердие к евреям. Даже родная сестра Муссолини не выдержала и попросила его сжалиться над евреями, напомнив о его любви к Маргарите. Муссолини только выругался.
* * *
В Италии проходили торжества по поводу двадцатилетия победы Италии в Первой мировой войне. Маргарита, как мать героя, собиралась на них пойти, а Фьяметта с мужем убеждали ее не ходить, зачем подвергать себя новому унижению.
— Так мы же не евреи, а католики, — едва не заплакала Маргарита.
— Для себя, а не для них, — сказала Фьяметта.
Но, когда Амедео уволили с поста заместителя директора банка в Турине, Маргарита наконец решила бежать из Италии. Все дела уладит Амедео и вместе с семьей последует за ней. Маргарита дала ему большую сумму на покупку бриллиантов, их легче провезти, чем наличные деньги. Самые необходимые вещи и несколько любимых картин Маргарита уложила в два чемодана.
Меж тем, по совету своего бывшего начальника, директора банка, Амедео написал письмо Муссолини с просьбой разрешить ему уехать на работу в Уругвай, добавив, что после смерти Чезаре Муссолини сам просил Амедео считать его, Муссолини, своим защитником и обращаться к нему за помощью в любую минуту.
Муссолини свое слово сдержал, и Амедео дали разрешение на выезд в Уругвай. Бывший начальник Амедео помог ему получить работу в уругвайском отделении итало-французского коммерческого банка.
Использовав свои старые связи, Маргарита получила аудиенцию у хорошо знакомого ей миланского кардинала, которого попросила в случае чего вступиться за ее дочь и внуков. Кардинал пожевал губами и, покосившись на своего секретаря, сказал Маргарите, что не сможет исполнить ее просьбу.
* * *
Начальник тайной полиции лично пошел к Муссолини с донесением о беседе Маргариты с кардиналом. Стоя перед Дуче, он ждал указаний.
Муссолини обошел письменный стол, побарабанил по нему пальцами, подошел к окну и посмотрел на площадь под балконом. Опять Маргарита. Как она ему осточертела! Сколько ей уже? Пятьдесят пять? Нет, пятьдесят восемь. Конечно, пятьдесят восемь.
— Пусть убирается ко всем чертям, — глухо сказал Муссолини.
— Дуче…
— Что еще?
— А багаж?
— Я же сказал, пусть убирается ко всем чертям. — Муссолини, насупив брови, повернулся спиной к начальнику тайной полиции.
В ноябре 1938 года Маргаритин шофер отвез ее на пограничную станцию рядом с Иль Сольдо, где она быстро прошла таможенный досмотр. Никто не касался ее чемоданов и не задавал никаких вопросов. Маргарита села в машину, пересекла границу, и шофер помог ей подняться в вагон поезда на Женеву.
Месяц спустя корреспондент «Нью-Йорк миррор» в Париже сообщил:
«Маргарита Царфатти, тициановская красавица, которая была путеводной звездой Муссолини, когда он восходил к вершине власти, приехала сегодня ночью в Париж, вероятно, в связи с антисемитской кампанией в Италии…» [259]
— Меня не выслали. Я могу вернуться в Италию сегодня же. Пожалуйста, подчеркните в своих статьях, что меня не выслали, — твердила Маргарита журналистам, так как все-таки волновалась за Фьяметту и не хотела раздражать Муссолини.
Более того, она отклонила предложение крупной американской газеты купить ее мемуары и постаралась, чтобы Муссолини об этом узнал. Она напрасно старалась. Муссолини дал указание внешней разведке следить за каждым шагом Маргариты и регулярно передавать ему все ее интервью и все публикации.
Итак, Маргарита стала беженкой.
В отличие от миллионов других беженцев она поселилась в дорогом отеле в центре города, ни в чем себе не отказывала, Париж был по-прежнему очарователен, ее старые друзья Колетт и Жан Кокто были среди первых же ее гостей. Казалось бы, грех жаловаться, а Маргарита чувствовала, что Европа горит у нее под ногами и надо бежать в Америку.
Она снова начала писать письма американским знакомым, умоляя держать в секрете ее просьбы о помощи. «Я и мои дети, и их супруги, и их дети — все мы католики. Но я, как и мой покойный муж, еврейского происхождения, поэтому и меня, и моих детей, и детей моих детей считают евреями (…) Я не знаю (…) что будет с моими деньгами, домами, земельными участками (…) пойти против моего же детища — фашизма, как бы он ни деградировал (…) я не могу, я все еще привязана к нему, как, пусть блудному, но любимому
