Надеялись мы, что за рекой найдем наконец своих, но разведка донесла, что впереди фашистские танки. Дивизия еще не закончила переправу, а мы уже приняли бой с танками. Бой был тяжелый, к вечеру наша небольшая группа оказалась отрезанной на опушке леса. Фашисты освещали поле ракетами, со всех сторон били по опушке трассирующими снарядами.
Углубились мы в лес, пришли к покинутому хутору. Разыскал я на чердаке сушеный табак в листьях. Накрошил ножом, принес товарищам. Угощайтесь, говорю, местным «Казбеком». Сидим на лужайке, курим. Было нас шесть человек. Фамилии почти всех товарищей позабыл, помню только их внешность и должности. Все они из нашего 358-го артполка: командир одной из батарей, очень подтянутый и собранный старший лейтенант с орденом Красного Знамени за финскую войну; старший адъютант нашего дивизиона, лейтенант; писарь старший сержант Хмара; помкомвзвода из нашей батареи был заместителем политрука; помощник командира взвода связи, старший сержант. Ну и я, младший сержант.
Конечно, настроение у нас далеко не радужное, но паники не было. Оружие в руках, патроны есть, — значит, пробьемся.
Вскоре на поляне стали собираться командиры и красноармейцы — все из нашей дивизии. На плащ-палатке принесли тяжело раненного начальника политотдела дивизии. Он собрал командиров, произвели расчет, разбили по группам личный состав. Дальше пошли организованно — с разведкой, боковым и тыловым охранением. Ориентир у нас был — Полоцкий укрепленный район.
Шли мы лесными дорогами и тропами. Как-то, будучи в охранении, набрели на хуторок. Красноармейцев я оставил на опушке, приказал вести наблюдение, в случае чего прикрыть огнем. Сам пошел к домикам. Смотрю, на завалинке сидят женщины, по двору бегают мальцы. Спрашиваю хозяина. Вышел мужчина лет пятидесяти. Говорю ему:
— Отец, продай хлеба или еще чего поесть. Отвечает:
— Спрячь деньги. — И к женщине: — Антонина!
А дальше что-то сказал по-польски. Привели меня в хату, все, что в печи, — на стол. Ем наваристый борщ, а думаю о своих товарищах. А хозяин пакует мешок — сунул туда буханку хлеба, творог, сало, масло, табак.
— Ты, — говорит, — наверное, не один? Бери. Поблагодарил я, опять вынул деньги, а он:
— Не обижай. Мои двое сынов в Красной Армии.
Спросил я его имя, название хутора, пошел к своим. Уже в 1944 году, когда мы наступали за Вислой, написал я ему, Федору Григорьевичу, письмо на хутор Полики. Он ответил, что колхозное хозяйство, разграбленное фашистами, только-только начали поднимать, что известий от сыновей нет. Передал поклоны от односельчан. Завязалась у нас переписка. После войны они куда-то выехали всей семьей, и я, к сожалению, потерял их след.
Но вернусь к июлю сорок первого года. Наша сводная группа с боями продолжала пробиваться к Полоцку. Фашистские танки то и дело опережали нас, перекрывая пути отхода. Однажды, уже близ Полоцка, мы втроем — Александр Соболев, Алексей Чистяков с ручным пулеметом и я — были в разведке. Вышли из лесу на широкое поле. Справа железная дорога и разъезд, слева лес. По ржаному полю вьется дорога к шоссе, что впереди. Это шоссе, как мы знали (наша дивизия дислоцировалась в этих краях до 1940 года), идет от Полоцка на север, в сторону Ленинграда.
Противник был где-то справа, за железной дорогой. Его минометы били по горевшему железнодорожному разъезду, по ржаному полю и опушке леса. Огонь редкий, так что шли мы по дороге спокойно. В стороне Полоцка слышен сильный бой. Значит, противник опять опередил нас. Свернули с дороги к железнодорожному полотну. Заметили, что от разъезда движется к нам группа конников. Смотрю в бинокль и удивляюсь: форма наша, а лошади без седел, оружия у них не видно. Взял бинокль Саша Соболев, посмотрел и говорит:
— С-сволочи! Д-дезертиры!
Мы поняли друг друга без лишних слов. Чистяков взял наизготовку ручной пулемет, мы — винтовки, пошли им навстречу. Сошлись. Приказываю:
— Стой!
Остановились. По виду — новобранцы. На лошадях навьючены мешки. Спрашиваю:
— Куда путь держите? Где оружие? Кто командир?
Выясняется, что это действительно новобранцы. Прибыли на разъезд в эшелоне, попали под жестокую бомбежку. Командира убили, разъезд горит, невдалеке ревут танки. Словом, сробели. Увидели близ разъезда табун эвакуируемых колхозных лошадей, оседлали — и ходу.
Выстроили мы их, произвели расчет. Восемьдесят один человек. Сказал я тут небольшую речь. Видимо, зло говорил. Накипело.
Соболев строем повел новобранцев к разъезду — собирать оружие. А мы с Чистяковым тем временем выбрали рубеж обороны. Отряд вернулся хорошо вооруженным, с шанцевым инструментом. Даже три «станкача» привезли. Поставил я новобранцам задачу, заняли оборону поперек ржаного поля, от железной дороги к лесу, окопались. Надо было немедля сообщить командованию о результатах нашей разведки, о том, что Полоцкое шоссе свободно от неприятеля, но за железной дорогой, у станции Боровуха 3-я, идет бой. Я послал с донесением Чистякова, но он и десяти шагов к лесу пройти не успел, как оттуда выскочили фашистские мотоциклисты. Чистяков первым открыл по ним огонь из ручного пулемета. Ударили наши станковые пулеметы, мотоциклисты стали спешиваться, развернулись цепью, перебежками пошли на сближение с нами. Стреляю из винтовки, нет-нет да и гляну по сторонам: как там новобранцы? Ничего, держатся, огонь не слабеет. А когда подступили к нам автоматчики вплотную, крикнул я громко:
— За Родину! Вперед!
Поднялись дружно, пошли в штыки.
Сошлись мы во ржи. Не раз случалось мне, особенно в то лето, участвовать в рукопашной, но рассказывать о ней трудно. Этот бой помню по одному эпизоду. Кто-то со спины, как клещами, сжал мне горло. Дыхание перехватило, в глазах поплыло красное с черным. Не знаю, как изловчился, ударил фашиста каблуком в живот. Падая, он потянул и меня за собой. Так и грохнулись вместе. Он на землю, я на него. Хватка фашиста ослабла, я впился ему в горло руками, теперь уж он захрипел. Слышу:
— С-серега!
Это Соболев. Я инстинктивно отклонился в сторону. Второй фашист промахнулся по мне прикладом, а Соболев не промахнулся. Ударил его по стальной каске так, что приклад расщепился. Я вскочил, шарю руками винтовку, а в глазах муть, шатаюсь как пьяный.
Не знаю, сколько времени прошло, пока стал соображать. Вижу, рядом стоит Соболев, разглядывает приклад своей винтовки. Рожь кругом потоптана, вперемешку лежат убитые — наши и противника. Тишина. Красноармейцы собирают фашистские автоматы, подходят с какими-то вопросами, а я не то что ответить — продохнуть как следует не могу. Но помаленьку пришел в себя, пошел вдоль окопчиков. Бойцы оживлены, к кому ни обращусь — встают по стойке «смирно», отвечают бойко. Словно бы и не они два часа назад, хмурые и подавленные, тикали на колхозных лошадях.
