В цирк Кухарж пришел не обычным путем. В марте 1905 года Болеслав Юзефович поступил электросварщиком на один из рижских заводов, потом работал токарем по металлу на Русско-Балтийском вагонном заводе. Он любил спорт и занимался гимнастикой в местном спортивном обществе. Вместе с младшим братом Теодором и рабочим Семеном Увековым он создал гимнастический номер — двухэтажные турники, соединенные с гимнастическими кольцами. Под псевдонимом «Хероминс» они в свободное от работы время выступали на различных праздниках.
Спустя три года Болеслав Юзефович со спортсменами-любителями А. Кревсом и В. Рачином сделал новый номер, включив в него элементы эквилибристики. Работа в основном проходила на лестнице, ее держал на себе один из партнеров. Трюки исполнялись очень четко, номер пользовался успехом. Молодых любителей все чаще приглашали выступать, и они совмещали работу на заводе с выступлениями на эстраде.
В январе 1915 года Кухарж был уволен с завода за революционные настроения. Тогда он решил окончательно перейти на работу в цирк. В том же году, в начале весны, Кухарж со своими партнерами А. Кревсом и В. Рачином подписал первый контракт в цирк Нидржиева. Номер назывался «Акробаты-эквилибристы братья Кухарж», в нем Болеслав Юзефович стал исполнителем самых сложных трюков. В 1918 году Рачин вышел из номера, и Болеслав Юзефович сделал с Кревсом номер «Воздушные гимнасты», с которым они выступали в Пермском цирке.
Я могла любоваться работой артистов Кухарж бесконечно и просила маму не отсылать меня домой, прежде чем я не посмотрю их выступление. Не знаю, что больше привлекало меня — великолепное исполнение трюков или тот шумный успех, который они неизменно имели. Особенно мне памятен финал номера: Болеслав Юзефович надевал на себя широкий пояс, к которому был прикреплен зубник; повиснув на рамке вниз головой, Кревс брал его в зубы и раскручивал распластанного партнера; во время вращения Кухарж сжимался в маленький комочек, благодаря чему убыстрялась крутка, затем он распрямлял руки и ноги, напоминая кружащуюся птицу. Это было очень красиво, зрительный зал гремел от аплодисментов, а я замирала от восторга. Видимо, я уже тогда чувствовала, что аплодисменты — лучшая награда артисту.
Кстати, об успехе. В былые времена артисты цирка завоевывали его различными способами. Например, если номер воздушных гимнастов на трапеции или на бамбуке зрители принимали холодно, тогда артисты, спустившись на арену, исполняли наурскую лезгинку или танец ки-ка-пу. Обычно раздавались бурные аплодисменты, и артистов долго заставляли раскланиваться. Да и теперь некоторые артисты цирка нарочито используют приемы, вызывающие шумное одобрение зрителей. Воздушный гимнаст, проделав ряд сложных трюков под куполом цирка, надевает на ноги веревочные петли — штрабаты. Повиснув вниз головой, артист раскачивается, отрывается от трапеции, петли распускаются, он летит вниз, и создается впечатление, что он сейчас разобьется. Этот трюк несложный, но всегда обеспечивающий успех артисту.
Жизнь в Перми ярко запечатлелась в моем сознании. Недалеко от цирка мама снимала в полуподвале маленькую комнатку, в ней едва помещались кровать и стол. По вечерам, уходя в цирк, мама укладывала меня в постель, а я плакала, боялась оставаться одна. Но днем мама брала меня всюду, и, конечно, в цирк. Правда, вначале мне там бывало довольно скучно, и репетиции, на которых приходилось просиживать ежедневно, не приносили большой радости. Подруг у меня не было. Но вот мама начала ходить в дом Болеслава Юзефовича Кухаржа. С его дочерью Мартой мы быстро подружились. Посещения их дома превратились для меня в праздник. У Марты было много игрушек, к ней приходили подруги, и мы все играли в саду, прилегавшем к их дому. Откровенно говоря, я завидовала всему, что окружало Марту: дому с садом, красивым платьям, игрушкам и даже тому, что во всех играх она была командиром — тогда ей было восемь лет, а мне шесть.
Радостными для меня были и визиты к бабушке, Татьяне Львовне. Она очень любила меня, ласкала, баловала, но в то же время заставляла работать, учила танцевать русскую, полечку, ки-ка-пу и другие характерные танцы, впоследствии пригодившиеся мне в цирке. Бабушка привила мне огромную любовь к балету. И на протяжении всей жизни для меня самой любимой тренировкой является балетный станок. К сожалению, мне удалось использовать свои балетные достижения только много лет спустя, в номере «Семафор-гигант».
Осенью 1920 года мама вышла замуж за Болеслава Юзефовича Кухаржа, и мы переехали в его квартиру, которая по сравнению с нашей казалась мне сказочной. Я очень обрадовалась, но, когда мне велели называть Болеслава Юзефовича отцом, а Марта должна была звать Татьяну Павловну мамой, мне показалось, что меня лишили моего нераздельного права на мать.
Тысяча девятьсот двадцатый — тысяча девятьсот двадцать первый годы были тяжелыми для Страны Советов. Только что кончилась гражданская война. И в промышленности и в сельском хозяйстве царила разруха.
На биржах труда толпились безработные. Трудно было в эти годы и цирку: публика мало посещала его представления. Чтобы привлечь зрителей в цирк и благодаря этому обеспечить хотя бы скромное существование нашей семье, отец придумывал все новые номера и трюки, с которыми выступали я с Мартой или сам отец. Важно было во что бы то ни стало привлечь зрителей в цирк, и афиши изобиловали новыми номерами.
В течение двух следующих лет мы разъезжали по Уралу. Папа с партнером продолжал исполнять воздушный номер, мама первое время не работала. Она вела хозяйство, которое требовало в то время немалой изобретательности. Я помню, как прекрасную меховую шубу она выменяла на пуд муки и небольшое количество масла. В то время золотые кольца и часы отдавались за бесценок, лишь бы можно было купить хлеба. Мы с Мартой часто ссорились из-за корочки хлеба, но нужно отдать должное нашим родителям: мы никогда не чувствовали, что мы не родные сестры. А появившаяся на свет в 1923 году Клара сроднила нас окончательно.
До 1922 года мы с Мартой выступали в цирке нерегулярно. С семи лет Марта выступала с отцом в акробатическом номере, она была «оберманом», то есть верхней партнершей, и делала различные трюки в руках нижнего партнера — «унтермана».
Мои выступления в цирке (если не считать, что меня выносили в пантомимах) начались еще раньше. Иногда я исполняла польку — танец, которому научила меня бабушка, — иногда я была занята в клоунаде. Представьте себе: появлялся рыжий и спрашивал шпрехшталмейстера (лицо, разговаривающее с клоунами), свободен ли манеж. Именно этими словами обычно начинались старинные клоунады. Шпрехшталмейстер отвечал утвердительно. Тогда клоун предлагал зрителям прослушать концерт. Он садился на спинку стула и начинал играть на гитаре или концертино. В это время из-под купола на веревке спускали большую бабочку. Желая поймать бабочку, рыжий становился на стул. В этот момент выбегала я и за его спиной разрывала кусок материи или бумагу. Рыжему казалось, что рвется его костюм, он смущался, беспомощно оглядывался, тревожно смотрел на зрителей — заметили ли они его конфуз? Снова и снова пытался рыжий влезть на стул, чтобы поймать бабочку, но всякий раз, как только он поднимал ногу, я повторяла свою шутку. Наконец он замечал меня, ловил и убегал со мной за кулисы. Антре было тем интереснее, чем больше смущался клоун. Сценка требовала от клоуна тонкого артистизма.
