class="p1">– Этим меня не запугать, – уверял он.
Его панацеей оставалась работа. Рудольф по-прежнему верил, что танец – единственная вещь в мире, способная удерживать его на плаву. Пока на его выступления раскупают билеты, он будет танцевать, говорил он друзьям. К тому же Нуреев считал себя королем сцены, а король, по его мнению, должен быть бессмертен.
Врач одобрял его решительность. «Я говорил ему: “Идите и танцуйте”, – вспоминал Канези. – Я хотел, чтобы он работал, так как видел, что это ему на пользу» [94]. Доктор пришел к выводу, что танцы продлевают жизнь артиста лучше любого лекарства.
Нуреев даже предпринял гастроли по США, но они обернулись провалом: у него объективно уже не хватало сил на танец, хотя его репертуар состоял теперь из балетов, требующих больше драматического мастерства, нежели балетного, таких как «Шинель», «Урок», «Павана мавра». Одна из зрительниц подала на него в суд: она заплатила за билеты, но ее ждало отталкивающее зрелище, которое повергло ее и ее детей в депрессию. Ну а критики утверждали, что он компрометирует сам статус артиста.
Среди балетных бытует горькая шутка:
– Можно ли танцевать в 60 лет?
– Да, можно.
– А в 70?
– Тоже можно.
– А в 80?
– Можно. Только смотреть на это нельзя.
Увы, Нуреев пропустил тот момент, когда нужно было уходить из танца. Теперь он подвергался насмешкам и издевательствам. Журналисты мстили ему за все унижения, что некогда вынесли от него самого.
Да и в целом, середина и конец восьмидесятых стали печальным периодом в жизни Рудольфа Нуреева. Одного за другим он терял своих немногих друзей.
Тяжело заболел Эрик Брун, врачи нашли у него рак. Эрик перенес несколько операций, но они не помогли. Некоторые медики подозревали, что причиной онкологического заболевания был СПИД. Эрик умер 1 апреля 1986 года в Торонто. Нуреев был с ним до последней минуты.
Нашли СПИД у Паоло Бартолуцци и Хорхе Донна – двух партнеров Нуреева по балетам Бежара. Оба этих замечательных танцовщика умерли от болезни в начале девяностых почти одновременно с Нуреевым.
Рак костей диагностировали у Марго Фонтейн. В конце семидесятых шестидесятилетняя Марго ушла со сцены и в конце жизни, по ее собственному выражению, «гастролировала из клиники в клинику». Долгая болезнь мужа и политические неурядицы на его родине в Панаме совершенно разорили балерину, и теперь «эгоистичный» и «скупой» Нуреев часто ее навещал и тайком оплачивал ее больничные счета. Марго делала вид, что ни о чем не догадывается: он бы не вынес разоблачения. Она умерла в феврале 1991 года и была похоронена в одной могиле с мужем. «Она очень страдала, – говорил Нуреев после ее смерти. – Так что в какой-то мере это явилось для нее освобождением» [95].
Умер Джордж Баланчин – Нуреев навещал его в больнице. Его недуг врачи классифицировали как «коровье бешенство», это разрушающая мозг болезнь, передающаяся человеку от больных животных через недожаренное мясо.
Из СССР приходили невеселые известия.
От рака умер Хамет Нуреев, Фарида Нуреева тяжело болела. Всю жизнь Рудольф больше всего не любил распространяться о своих чувствах и переживаниях. Он всегда все хранил в тайне, каждую неделю набирая уфимский номер телефона, чтобы поговорить с матерью.
В семидесятые он передавал посылки своим родным «с оказией». В посылках была одежда, деньги… Но он сам слишком изменился, позабыл советские реалии, и его подарки казались родным странными и нелепыми. Так, он прислал сестрам красивые вечерние платья от лучших модельеров – куда они смогли бы их надеть? Ведь все они жили бедно и скромно, карьеру как родственники «невозвращенца» не сделали.
Однажды одна из коллег Нуреева, говорившая по-русски, сумела встретиться с Фаридой. Она рассказывала, что Фарида очень внимательно ее слушала, интересовалась выступлениями сына, его успехом у зрителей, его достатком. Посланница описывала овации публики, а Фарида вдруг заплакала: «Почему я этого не могу видеть?!» – всхлипывала она. Увы, ей были доступны лишь кинопленки, которые их родные и советские друзья Нуреева называли между собой «сосисками». Телефонный звонок с сообщением «У меня есть для тебя сосиски!» означал, что имеется новая запись спектакля Нуреева и можно приходить смотреть.
Когда репортеры спрашивали Нуреева, не скучает ли он по родине, по родным, он неизменно отвечал: «Не приписывайте мне чужих мыслей! Я ни о чем не сожалею!» И окружающие поражались его эгоизму и жестокости. Но нескольким журналистам все же удалось разговорить его, добиться доверия. Им Нуреев признался, что настолько привык к жизни на Западе, что действительно считает свое советское прошлое чем-то далеким. Но по близким он скучает – особенно по матери. «Мне очень жаль, что я не могу давать ей денег!» – произнес он.
Потом он был в ужасе от собственной откровенности. Еще бы, это его высказывание разрушило образ Руди Нуреева – великого и ужасного. Но очень скоро убедился, что ничего страшного не последовало, и наоборот, люди стали к нему относиться чуть лучше. После этого в других интервью он иногда рассказывал, какой смелой и мужественной была его мать, с какой любовью она относилась к своим детям, и как он теперь сожалеет, что, будучи несметно богат, не в силах обеспечить ей нормальное лечение: ведь ни Фариду, ни сестер Рудольфа из СССР не выпускали.
Люди сочувствовали ему, в мире даже было организовано общественное движение в поддержку семьи Нуреевых. В 1976 году был создан комитет, состоящий из известных деятелей культуры, среди которых были Иегуди Менухин, Теннеси Уильямс, Джон Гилгуд. Его члены составляли петиции, собирали подписи – всего было собрано более десяти тысяч подписей под просьбой дать матери Рудольфа Нуреева разрешение на выезд из СССР. Сорок два сенатора Соединенных Штатов Америки обращались лично к руководителям страны, за Нуреева ходатайствовала ООН, но все оказалось бесполезным.
1 апреля 1977 года «Нью-Йорк Таймс» опубликовала открытое письмо Нуреева, в котором тот подтверждал свой политический нейтралитет и умолял Кремль выпустить за рубеж Фариду Нурееву, ее дочь Розу и внучку Гюзель. Эту просьбу поддержали многие, и в 1982 году сестра Нуреева Роза и ее дочь Гюзель приехали в Париж. А вот Фариде Нуреевой такого разрешения не давали, несмотря на ухудшающееся здоровье, которое оставляло ей мало шансов еще раз увидеть сына.
Роза всю жизнь проработала воспитательницей в детском саду, несмотря на то что у нее было высшее педагогическое образование. Ей было пятьдесят два года, то есть она была уже полностью сформировавшимся человеком, причем личность ее формировалась в принципиально иных условиях, нежели у Рудольфа. Образ
