толстых неструганых досок. Потолок над ним был темный, плохо отесанные балки нависали прямо над головой.
У его изголовья на шатком, неизвестно откуда взятом стуле сидел доктор.
Такова была декорация, так выглядели эти двое, когда между ними начался разговор, в ходе которого должна была решиться судьба стольких жизней.
Массируя больные нервы рейхсфюрера, доктор заметил с безразличным видом:
— После высадки союзников я начинаю думать, что война закончится не так, как вы рассчитывали.
— Невозможно! — закричал Гиммлер.
— Скоро увидим, — сказал Керстен. — Но в любом случае вы должны подумать о тех, кто в боях не участвовал, но кого эта война сейчас уничтожает в концлагерях. Какой вам от них толк? И между тем вы убиваете в этих самых лагерях представителей германской расы — последних выживших норвежцев, датчан, голландцев. Вы истощаете, вы разрушаете вашу собственную кровь.
Этот довод Керстен выбрал, зная взгляды, которые исповедовал сам Гиммлер. Поэтому для начала он решил поговорить только о специфической группе заключенных.
— Допустим, — согласился Гиммлер. — Но эти люди выступили против нас.
— Вы — один из самых значительных людей Германии и один из самых больших умов этого мира, — сказал Керстен (выражение самодовольного тщеславия на минуту обогрело желтые выступающие скулы Гиммлера). — Воспользуйтесь этим положением, покажите вашу способность мыслить стратегически. Освободите как можно больше голландцев, датчан, норвежцев. Вы спасете не только этих людей, но и то, что осталось от этих народов, принадлежащих к германской расе.
— Идея хорошая, — ответил Гиммлер. — Но что я скажу Гитлеру? Одно только слово поперек — и он впадет в немыслимую ярость.
— Самый могущественный человек в Германии — это вы. Почему вы все время думаете о Гитлере?
— Он фюрер.
Керстен наклонился к лицу своего пациента, оперся руками на его живот и сказал, не меняя голоса:
— Стоит отправить одну дивизию войск СС в Берхтесгаден, фюрер — это вы, и подниметесь еще выше Гитлера.
Одним движением, чего никогда не бывало раньше, Гиммлер схватил Керстена за запястья и остановил массаж.
— Да вы понимаете, вы хоть понимаете, о чем говорите? — закричал он. — Мне пойти против фюрера? Он — на голову выше всех нас, прочих немцев! Вы знаете, что выгравировано на пряжке моего ремня? «Моя честь — моя верность»!
— Смените пряжку, и все будет в порядке, — сказал ему Керстен.
— Дорогой господин Керстен, я вам бесконечно признателен и считаю вас своим единственным другом, — взволнованно проговорил Гиммлер. — Но никогда не говорите мне такого. Верность — святое чувство, я каждый день учу этому своих солдат.
Керстен выпрямился всем своим массивным телом, устроился поудобнее на жестком стуле.
— Верность больше не верность, если вместо службы человеку здоровому она идет на службу сумасшедшему. Вы сами давали мне читать историю болезни Гитлера. Его место в психиатрической больнице. Оставить его на свободе и у власти — ваша самая большая ошибка. История вам этого не простит.
С каждым новым доводом руки Керстена становились все тяжелее, все жестче и все сильнее нажимали на желудок и больные нервы пациента. Дыхание рейхсфюрера стало прерывистым. Он прокряхтел:
— Я… понимаю… Но я… я… не могу… не могу…
Керстен сильнее нажал ладонями и пальцами, за двадцать лет работы накопившими грозную силу. Тело Гиммлера скорчилось в конвульсиях.
— Слушайте меня, — повелительно сказал доктор.
Гиммлер едва слышно пробормотал:
— Что… что?
— Отдайте мне норвежских, голландских и датских заключенных.
Прерывисто дыша, Гиммлер простонал:
— Да… да… да… Но дайте мне время.
— Действуйте самостоятельно, — продолжал приказывать Керстен. — Ничего не спрашивайте у Гитлера. Никто не будет вас проверять.
— Да… да… — задыхался Гиммлер. — Вы правы, конечно.
Руки, так легко наводящие ужас, ослабили давление. Гиммлер глубоко вздохнул. Он пришел в себя и прошептал:
— Было бы чудовищно, если бы Гитлер услышал этот разговор.
Керстен еще немного смягчил движение пальцев и рассмеялся:
— Что я слышу! Вы не можете защититься от шпионов? Вы, единственный человек в Германии, которого нельзя застать врасплох?
— Да, правда, — пробормотал рейхсфюрер. — Но если бы Гитлер услышал хоть слово…
— Не думайте об этом, — дружелюбно сказал Керстен.
Он опять принялся за массаж — так, как это делал обычно. Его пациент почувствовал, что оживает. После недлинного молчания доктор продолжил:
— Это освобождение легко организовать. В Стокгольме я часто встречался с Гюнтером, министром иностранных дел. Мы много говорили об узниках концлагерей, и он готов со своей стороны сделать все, чтобы принять заключенных из северных стран в Швеции…
Керстен замолчал и посмотрел на Гиммлера. Заговорив наконец о грандиозном плане, который они с Гюнтером так долго разрабатывали, доктор понимал, что очень сильно рискует. Эта интрига, затеянная в чужой стране, сговор такого сорта — какие чувства это может вызвать у Гиммлера? Ярость? Страх? Недоверие?
Но Гиммлер находился в состоянии такого физического блаженства, что ему было важно только одно — чтобы оно продолжалось как можно дольше.
— Я вижу… вижу… — сказал он, не открывая глаз.
— Шведы не понимают, не принимают такое обращение с несчастными заключенными в концлагерях. Пытки, которым вы их подвергаете, их ужасают. А особенно если речь идет о норвежцах и датчанах — их братьях по крови.
Увлекшись, Керстен воскликнул:
— Они ведь могут объявить вам войну!
Веки рейхсфюрера разомкнулись, и, встретив его взгляд, Керстен испугался, что зашел слишком далеко. Но состояние эйфории все еще продолжалось, и Гиммлер рассмеялся:
— О нет, мой добрый господин Керстен. У нас пока еще достаточно сил, чтобы размазать их по стенке.
Гиммлер встряхнулся и радостно встал с кровати. Доктор не только привел его в хорошее самочувствие, но и развеселил.
— Вот что мне важно — это знать, заинтересованы ли вы лично в освобождении этих заключенных.
— Именно так, — сказал Керстен.
— Тогда я об этом подумаю. Я слишком многим вам обязан, чтобы не обсуждать дело, которое вы принимаете так близко к сердцу. Но срочный ответ вам не нужен?
— Нет-нет, — ответил Керстен. — Но когда я в следующий раз поеду в Стокгольм, он мне понадобится.
— Очень хорошо, — ответил Гиммлер.
Керстен посчитал, что выиграл партию.
Глава одиннадцатая. Западня
1
Вообще-то Гиммлер должен был еще долго пробыть в своей штаб-квартире в Восточной Пруссии. Доктор знал, как сильно одиночество и уныние Хохвальда влияют на Гиммлера и способствуют его собственному влиянию на рейхсфюрера. В расчетах Керстена на быстрый успех это обстоятельство играло существенную роль.
Но Гиммлера срочно вызвали к Гитлеру в Берхтесгаден, в его логово, его святилище в Баварских Альпах. Там, в святая святых, рейхсфюрер встретился со своим кумиром. После этого Керстен больше ни на йоту не смог продвинуться к
