гостей к коню.
Конь ответственно подходит к работе. Он даже не на выпасе сегодня, он заранее спрятался в своем катухе и внимательно смотрит на происходящее сквозь занавеску от оводов и комаров.
Вот Люба и та из подружек, которая посмелее, входят в леваду. Вот они останавливаются посередине левады, у столба, к которому зимой привязывается рептух с сеном. Вот клиентка рассказывает о своей проблеме, вот психотерапевт задает ей какие-то вопросы. Вот они говорят уже минут десять, и клиентка полностью погрузилась в свою проблему, в свои чувства. Она, наверное, уже забыла, что находится посередине левады, что за занавеской прячется и внимательно наблюдает за ней большой травоядный напарник психотерапевта.
И вот наступает миг, когда что-то подсказывает коню, что пришло время выйти и поддержать своего напарника по терапии. Тогда конь Феня выходит из катуха и участвует в сессии.
Я видел много картин, на которых изображены лошади, везущие кавалеров, лошади, запряженные в лихие тройки, лошади, участвующие в битвах или красочных процессиях. Бронзовые кони на площадях стоят или гарцуют под королями и князьями. Но мне еще ни в одном музее не попадалось полотно, на котором лошадь работает психотерапевтом. Попытаюсь как-то исправить эту ситуацию.
Когда мы сидели в мастерской художника Заборова на Монмартре, мой друг – ученик Заборова – немного просветил меня по части живописи.
«Что ты видишь в окне?» – спросил он меня.
«Угол дома, крышу и плющ. Ну, еще небо, конечно».
«А я вижу сочетание фигур разных цветов».
Я с детства не рисовал красками, цветочувствительных колбочек у меня вдвое меньше, чем у рака-отшельника, так что давайте попробуем сочетать не только цвета с формами, но и смыслы.
Итак, на заднем плане у нас большое пятно голубого цвета, сверху насыщенное, понизу, к горизонту, – более блеклое. Слева – охристое пятно выкрашенного «Акватексом» катуха и сарая для сена. Справа – грязно-зеленое – простор выпаса с темными куртинками клевера, побуревшими бодыльями морковника и пижмы. Внизу пусть будет коричнево-желтое – выбитая земля левады, перемешанная с песком. И через это все по диагонали на зрителя будет надвигаться гнедой круг с вписанным в него острым треугольником. Ниже кружочка темные ножки-подставочки. Именно так выглядит для меня как для художника конь Феня, если смотреть на него спереди.
Трудность тут – сочетать все то несочетаемое, что несет в себе набитый травой пузатый кружок с треугольником сухой и умной морды. Все эти смыслы, все это бурлящее травяное содержимое в раздутых боках и стремительность, тяжесть темного мяса и благородство, бессловесность и эмоциональность, животность и ум.
Сейчас мы перетащим мольберт немного в сторону, и вы поймете, о чем я говорю, что пытаюсь нарисовать.
Вот, смотрите сбоку теперь. Он идет, конь-психотерапевт, уже не в виде кружочка с треугольником, каким мы увидели его спереди. Сбоку вид изящней и привычней. Он идет такой же походкой, какой он направляется к ведру с водой: голова полуопущена, уши чуть в стороны. Такой походкой возвращаются домой с утренней пробежки или идут загорать на пляж. И не подумаешь, что конь задумал психологическую интервенцию, после которой у клиента глаза широко распахнутся в чудесном осознании и из этих глаз вдруг неожиданно польются слезы. А Любка потом прибежит ко мне и будет говорить: «Я знала, что так должно быть, но все равно не верила! Это какое-то чудо, Илюха!»
Вот он идет, и, когда он проходит мимо нас, мы ощущаем громадность его тела. Полтонны, господи! Мы видим его твердые копыта, вдавливающие песок. Мы слышим бурление травяной массы в чреве, ферментируемой килограммами бактерий. А его чудовищный черный член – поглядите на него, когда он похлопывает, напрягшийся, по животу. Он смущает нас своими размерами.
Мы видим кричащую плотскость в сочленениях его суставов на ногах, звериную толщину и вес его костей, надувающиеся и расслабляющиеся мышцы. В этих длинных трубчатых костях ног таится сладкий жирный мозг, тысячелетиями мы лакомились им, чуть запекая кости на костре и затем раскалывая их камнями. Наши лица тогда лоснились от жира, были радостными и чумазыми, как у детей.
Мы возбуждаемся от такого количества грубого мяса, даже если не можем себе в этом признаться. Мы хищники, нам приятно смотреть на большое мясо, нам красиво смотреть на него. Оно темное, оно тяжелое и сытное, это не диетические грудки бройлеров. Оно обещает выживание нам и нашему потомству. Кормите собак кониной, и они сделаются звероватыми. Мы тоже станем звероватыми и бодрыми, питаясь им, мы будем смеяться, совокупляться и плодиться. Наши ноздри уже готовы затрепетать от запаха крови. Это жизненная, еще не потребленная энергия, просто куча энергии.
Вся эта неторопливая живая механика движется в смазке под шкурой, выгнутые суставами назад задние ноги нечеловечески переступают так, что мы чувствуем свою смертную уязвимость. Нас затопчут железными копытами, нас рванут стальными зубами, и, выронив из рук копье или каменный топор, мы вдруг увидим перед собой уже лошадиный зад и вскидывающиеся ноги, а потом наша грудь будет смята словно пустой пакетик из-под чипсов. Мы слабы и медленны против этого воплощения стремительности и силы, и мы хватаемся за свой интеллект, как алкоголик за бутылку, как женщина за трусы, как подросток за смартфон. Мы противопоставляем наш главный адаптационный механизм всему этому природному ужасу.
Хвост хлещет по шкуре. Нам едва хватит сил, чтобы поднять эту шкуру, если мы ее вдруг снимем. И мы не можем всем нашим сознанием и телом, никак не можем допустить, что в этой живой машине, в этой горе мяса есть чувства, есть надежды и любови.
Ладно, женщины еще могут признать это, им легче, после охоты они увидят эту тушу уже разделанной, убоина – ноги и пласты ребер будут принесены в стойбище и развешаны на обломанных сучьях деревьев у входа в жилище чуть пообветриться. А нам, самцам, никак нельзя допускать наличие эмоций в животном, нам его придется убивать, какими бы грустными ни были лошадиные глаза, как бы печально ни подрагивала нижняя губа, как бы ни был изящен поворот головы и прекрасен бег этого большого мяса.
Нет, все плотское должно быть отделено от умного и духовного. И если бы мне пришлось жить убийством лошадей, я бы мучился, пока не придумал бы себе бога по своему образу и подобию или, на худой конец, Декарта. Я изобрел бы себе свою бессмертную душу, торжество разума, любовь, смысл жизни и прочие привилегии.
И я был бы оскорблен до глубины души, если бы на моих
