просить.
Я. с зятем вошли.
— Дело скверное! — сказал я. — Ваших жен придется выслать из Петербурга.
Лица обоих вытянулись.
— За что же-с, помилуйте!
— Как за что! Захватывать на улице почтенных и уважаемых женщин... Скандалить! Обвинять в воровстве. Разве этого мало? Градоначальник негодует и хочет распорядиться о высылке.
— Ваше превосходительство... — умоляюще начали они. — Недоразумение...
Здесь оба наперебой пустились рассказывать уже мне известную историю. Я едва мог не улыбаться. Тем не менее строго сказал:
— Однако за такие «недоразумения», вы понимаете, наказывают...
— Господи! Да войдите же в наше положение, ваше-ство, — воскликнули оба. — Сжальтесь...
— Не знаю. Я доложу градоначальнику, — ответил я сурово. — Сомневаюсь, чтобы он смягчился... Впрочем, все зависит от него и от г-жи Ф. и ее знакомой, которых вы оскорбили. О результатах... я вас вызову и сообщу.
Оба ушли как в воду опущенные.
Г-н градоначальник даже рассмеялся, когда я подробно рассказал ему всю историю.
— Да! — сказал он. — Пугнуть их, конечно, следует... Но на этом и покончить.
Дня три я не подавал вести г-дам Б. и Я. Воображаю, как они там пробирали своих жен.
Наконец вызвал. Продержал часа три в приемной и не принял. Просил явиться завтра.
Назавтра, опять достаточно выдержавши их в ожидании, пригласил.
— Благодарите г-жу Ф. и г-на градоначальника, — сказал я. — Они согласны прекратить это дело. Но другой раз таких «недоразумений» не должно быть... Понимаете?
У Б. и Я. просияли лица.
— Покорнейше благодарим, ваше превосходительство!
Открыть настоящих виновниц этой проделки мне так-таки и не удалось, хотя и очень хотелось...
НА СТРУНКЕ БЛАГОТВОРИТЕЛЬНОСТИ
Редко в Петербурге бывают хорошие майские дни. Однако они все-таки бывают. И в такие дни благодушнее обыкновенного настроен даже угрюмый петербуржец.
В один из таких хороших майских дней, в праздник, сидел дома отец Иоанн П. и благодушествовал. Это был в свое время известный в Петербурге проповедник, славившийся оригинальностью и редкостью своих проповедей, что собирало к нему в церковь всегда массу народа.
Отец Иоанн часа два только назад вернулся из церкви. Он уже пообедал, затем перешел в свой кабинет, почитывал газеты, смотрел в раскрытое окно на ярко блестевшую под лучами солнца красавицу Неву. В передней звякнул звонок.
«Кто бы это мог быть? — думал про себя о. Иоанн, пока прислуга отправлялась отворить дверь. — Знакомые... так не время. Какая-либо треба... Эх! и отдохнуть не дадут».
В кабинете появилась прислуга.
— Батюшка, там человек какой-то вас спрашивает.
— Кто такой? Что ему нужно?
— Да так... не разберешь. Не то господин, не то простой... В черном сюртуке, в пальто летнем сером. Говорит, что личное дело есть. Поговорить, говорит, желаю. Очень важное дело, мол... Нарочно для этого в Петербург приехал.
— Гм... — в раздумье произнес батюшка. — Ну, проси.
Прислуга ушла, и через минуту перед отцом Иоанном стоял среднего роста сухощавый человек с черными, бегающими во все стороны глазами, с черными усами и жиденькой черненькой же бороденкой.
— Благословите, отец! — устремился он, сгибаясь и сложив корзиночкой обе руки, увидя священника.
— Бог благословит... Во имя Отца и Сына, — проговорил батюшка, осеняя пришедшего широким крестом. — Чем могу служить вам?
Новоприбывший поймал руку батюшки и подобострастно ее поцеловал.
— Я по важному делу, батюшка. По очень важному и секретному к вам делу. Дело такое есть, которое хочу вам, как на исповеди, рассказать... как на исповеди, батюшка! Только вам, лично, с глазу на глаз.
— Что ж, если такое важное дело, то рассказывайте. Но почему вы именно ко мне обратились, а не...
— И об этом сейчас расскажу, ваше благословение, только, пожалуйста, глаз на глаз, — проговорил, озираясь, сухощавый человечек.
— Да говорите! Мы одни, — сказал батюшка.
— Нет уж, дверцу, дверцу-то позвольте припереть! — как-то тревожно проговорил незнакомец.
Дверь в кабинет была заперта. Батюшка и неожиданный посетитель уединились. Что говорили они, о чем... Неизвестно. Но беседа их продолжалась добрый час или даже два.
Когда матушка, знавшая, что муж любит, чтобы ему спустя час-другой после обеда подавали стакан чая с лимоном, подошла было к кабинету, то натолкнулась на запертую дверь.
Она постучала. Дверь отворил сам батюшка. Он был, видимо, взволнованным и даже вспотел.
— Прислать тебе чаю? — спросила матушка.
Батюшка замотал рукой.
— После, после! Не мешай... Важное дело!
Он снова захлопнул дверь и заперся на замок.
Наконец дверь отворилась, и таинственный посетитель на цыпочках проследовал из кабинета. Отец Иоанн сам проводил его до передней, и здесь между ними произошел прощальный, вполголоса, разговор.
— Так, значит, до 29-го? — спросил уходивший.
— Да, да... до 29-го! — подтвердил батюшка и захлопнул за гостем дверь.
29 мая того же 188... года пристав 1-го участка К-ой части явился ко мне вечером и сказал:
— Какое-то загадочное и интересное дело...
— В чем дело?
— Да вот отец Иоанн П. подал заявление в часть. Кто-то с ним ловкую шутку сыграл... Мы уже составили протокол, словом, все оформили. Теперь уж, видно, вам приняться за розыски.
— А ну, покажите-ка заявление отца Иоганна.
Пристав подал мне бумагу, где я прочел следующее:
«Мая 20-го сего года зашел ко мне какой-то дотоле неизвестный мне человек, лет около 30—40, назвавший себя прибывшим из города Острова (Псковской губ.) тамошним мещанином, торгующим льном, Васильем Николаевым Ельбиновичем, который рассказал мне о различных постигших его несчастных обстоятельствах, прося меня усерднейше спасти его от угрожающей ему опасности одолжением ему на одну неделю 2000 руб. Убежденный его мольбами и клятвами о возвращении долга через одну неделю, я дал ему просимое: 1300 руб. процентными бумагами и 700 руб. кредитными билетами и сериями, без всякой расписки, единственно по христианскому состраданию к его несчастному положению. Но прошло более недели, и мой должник ко мне не является. Предполагая, что в этом случае я обманут в чувствах моего сострадания к такому человеку, которого, может, и не существует в г. Острове под названием В. Н. Ельбиновича, я, вместе с сим, прошу заявить о том и сыскной полиции».
Далее подпись и все как следует по форме. После же всего такой характерный Post-Scriptum. «До времени покорнейше прошу мое звание, имя
