Хотя в момент восшествия Петра на престол казна и совершенно пуста, он начинает готовиться к новой войне – с Данией. Для того чтобы отобрать у последней клочок земли, долженствующий, по его мнению, отойти к Гол-штинии! Откуда достать денег? В марте издается указ, которым намечается будущее отобрание всех церковных иму-ществ. Секуляризация церковных имуществ оказалась не под силу даже Петру Великому. Петр III, несомненно, не мог бы провести эту меру даже в том случае, если бы хоть притворился верующим сыном той церкви, главой которой он считается. Но он даже не дает себе труда притворяться хоть настолько, насколько это необходимо для того, чтобы щадить чувство народа. Он и тут смешивает большое с малым, важное с второстепенным, внешнее с существенным. Издевается над догматами православной веры, ведет себя прямо провокационно в церкви, говорит о необходимости лишить духовенство пышных облачений и заменить их черными рясами немецких пасторов, хочет сбрить священникам бороды, удалить из храмов все иконы, кроме изображений Спасителя и Божией Матери, приказывает закрыть часовни в домах дворян. Он хочет устроить в царском дворце протестантскую часовню. Несколькими указами он хочет перевернуть вверх дном самую консервативную, наиболее верную традициям страну Европы.
В первые дни правления Петра Екатерина появляется каждое утро в его рабочем кабинете. Но ей оказывается там такой недружелюбный прием, ее советы выслушиваются с таким нескрываемым презрением, что она скоро прекращает свои визиты.
Петр требует от всех, чтобы они обращались с его метрессой Воронцовой предупредительнее, чем с его супругой. Однажды вечером он ужинает с Воронцовой и велит позвать графа Хордта, зная, что этот шведский дворянин находится как раз у Екатерины. Хордт, как человек благовоспитанный и смелый, отклоняет приглашение. Через несколько минут Петр появляется лично, красный от гнева и говорит:
– Вас ждут у графини Воронцовой, я требую, чтобы вы не заставляли эту даму дожидаться!
Он говорит теперь совершенно открыто и часто о своем намерении вскоре отделаться от Екатерины, заточить ее в монастырь или отослать обратно в Германию. Все это еще можно бы, на худой конец, объяснить ростом привязанности Петра к Воронцовой. Но если он запрещает ювелиру Понзи выполнять заказы Екатерины или даже не стесняется отдать садовнику распоряжение не приносить ей ее любимых цветов, то эта мелочная коварная ненависть имеет, очевидно, другие причины. Эта ненависть Петра гораздо старше его любви к Воронцовой. Она началась еще двадцать лет тому назад, когда после своего выздоровления от оспы Петр испытал унижение от Екатерины.
На протяжении дальнейших лет за этим унижением последовало еще немало других, в основе которых неизменно лежало превосходство над ним Екатерины. Он всегда знал, что она умнее его, сильнее его, но если прежде сплошь да рядом нуждался в ее превосходстве, то теперь полагает, что наконец достаточно могущественен для того, чтобы отплатить ей за неисчислимые поражения, нанесенные его самолюбию. Но наряду с этим он не перестает ее бояться. Он достаточно силен для того, чтобы грубо отстранить Екатерину, но недостаточно силен для того, чтобы делить с нею власть. Инстинктивно чувствует он, что как только начнет спрашивать у нее совета, управление всеми делами немедленно перейдет в ее руки. Он должен дать ей почувствовать свою власть и хотел бы устранить ее, потому что это для него единственная возможность справиться с непосильной проблемой, заключающейся в том, что хоть он и всемогущий царь, а жена его все же умнее его.
Екатерина молча сносит все его унижения. Со времени кончины Елизаветы она всего лишь два раза появилась в обществе и до сих пор ни словом не обмолвилась о поступках своего мужа. Но терпение Екатерины только кажущееся, навязанное ей ее физическим состоянием.
Когда Дашкова, Панин или кто-либо другой из ее друзей изыскивают средства, чтобы улучшить ее положение, она не может сделать ничего другого, как посоветовать им запастись терпением вместе с нею и дать судьбе время. Для нее лично это время ограничено: она должна родить, а затем уже помышлять о каких бы то ни было мероприятиях. Но как раз ее вынужденная пассивность, ее исполненная достоинства униженность, ее незлобная терпеливость вербуют ей многих друзей.
В конце марта двор переселяется в законченный постройкой Зимний дворец. Петр берет себе главные апартаменты, поселяет Воронцову в комнатах, прилегающих непосредственно к его покоям, и отводит Екатерине помещение в самой отдаленной части дворца. И с этим новым унижением она беспрекословно примиряется: оно ей даже очень кстати. Когда приближаются роды, она, чтобы устранить всякие подозрения, даже принимает участие в некоторых устраиваемых Петром вечеринках, сносит зловоние трубок, шум и гвалт, производимые пьющими, презрительные усмешки Воронцовой и нелепые речи своего супруга.
По непроверенным сведениям Петр якобы все же, и притом в самый критический момент, пронюхал, в чем дело, и поклялся "убить эту чертовку на месте". Но по дороге к покоям Екатерины внимание его было будто бы отвлечено каким-то пожаром, он отправился вместе со своими собутыльниками на место пожарища, а когда вернулся обратно, роды Екатерины якобы уже закончились. Она встретила его одетая, нарумяненная и причесанная, и с негодованием отвергла его бессмысленные подозрения, которых он уже ничем доказать не мог. Самый же пожар был будто бы делом рук ее преданнейшего слуги Шкурина, поджегшего для этой цели свой собственный дом.
Как бы то ни было, а сын Орлова – впоследствии Бобринский – родился 11 апреля, не вызвав никакого скандала. Жена Шкурина немедленно берет его к себе на воспитание. Десять дней спустя – в день, когда ей минуло тридцать три года, – Екатерина принимает многочисленных поздравителей. При этом случае она, впервые с того момента, как стала царицей, высказывается по политическому вопросу. Она заявляет австрийскому посланнику графу Мерси, что новый союз, заключенный с наследственным врагом России, внушает ей полное отвращение. Значение этих слов очевидно. Екатерина дезавуирует всю политику своего супруга, открыто выступает против него и старается снискать благословение своих естественных союзников. Это только несколько слов, произносимых приветливо улыбающейся императрицей при встрече с одним из поздравителей, но в тот же день они становятся известными всему двору, курьеры сообщают о них в Вену и Париж. Дипломатические предположения, надежды, комбинации получили толчок.
Екатерина освободилась от своего бремени. Борьба началась.
