и всё. Если в твоем письме будет какая-то ложь, я сразу это замечу. Не зря ведь я всю жизнь поклонялся культу литературы, так что теперь могу сказать о себе:
«Как царь Мидас ревниво в старину
хранил свой клад, беречь мы будем стих».
Кроме того, помни, что мне еще только предстоит тебя узнать. Вероятно, нам с тобой только предстоит узнать друг друга. Что касается меня, осталось сказать вот что. Не бойся прошлого. Если люди скажут тебе, что прошлое - необратимо, не верь им. Прошлое, настоящее и будущее - одно мгновение в глазах Господа, а мы должны пытаться жить так, как видит это Господь. Время и пространство, последовательность и расширение - лишь случайные условия мысли. Воображение может перенести их и многое другое в сферу идеального существования. Вещи, в сущности - то, чем мы решаем их сделать. Вещь определяется тем, как мы на нее смотрим. «Там, где люди видят рассвет, опускающийся на холм, я вижу Сынов Божьих, ликующих от радости», - пишет Блейк. То, что миру и мне самому казалось моим будущим, было безвозвратно утрачено, когда я позволил с помощью подначиваний втянуть себя в судебный процесс против твоего отца, но на самом деле, должен сказать, я потерял это будущее задолго до того. Передо мной лежит только прошлое. Я заставил себя посмотреть на свое прошлое другими глазами, заставил мир посмотреть на него другими глазами, заставил даже Господа посмотреть на мое прошлое другими глазами. Я не смог бы это сделать, если бы игнорировал свое прошлое, пренебрегал им, восхвалял его или от него отказывался. Это можно сделать лишь при условии полного принятия своего прошлого как непреложной составляющей эволюции моей жизни и моего характера: склонив голову перед всем, что я выстрадал.
Насколько далек я еще от самообладания на самом деле, вполне ясно продемонстрирует тебе это письмо с его изменчивым и неопределенным настроением, презрением и горечью, с его стремлением и неспособностью это стремление осознать. Но не забывай, в какой ужасной школе я выполняю свое задание. И сколь бы ни был я несовершенен, ты всё равно можешь много чего у меня получить. Ты пришел ко мне, чтобы научиться удовольствию жизни и удвольствию искусства. Возможно, я избран для того, чтобы научить тебя чему-то намного более прекрасному - смыслу скорби и ее красоте.
Твой любящий друг,
ОСКАР УАЙЛЬД»
Это письмо Оскара Уайльда лорду Альфреду Дугласу удивительным образом саморазоблачительно и красноречиво. Читая письмо, необходимо помнить о том, что побудило Оскара его написать. Лорд Альфред Дуглас втянул его в судебный процесс, а потом бросил, не использовав свое влияние для того, чтобы смягчить страдания друга, не написав ему ни строчки, чтобы подбодрить и утешить. Забвение было полным и бессердечным. Но письмо, тем не менее, было написано из мести: несмотря на все свои задушевные излияния, Оскар позаботился о том, чтобы этот его обвинительный акт стал достоянием общественности. Ужасный самообман этого крика души свидетельствует о его искренности: Оскар обвинил юного Альфреда Дугласа даже в том, что тот заставлял его слишком много есть и пить.
Ключевой мотив этого письма - всеобъемлющее тщеславие, горькая обида раненого эгоизма, фальшь, лицемерная поза святого превосходства сверхчеловека. Оскар отказывает Альфреду Дугласу в наличии у того воображения, учености и даже знаний о поэзии, столь многословно сообщает лорду Дугласу о том, что у него нет ни ума, ни сердца. Так зачем же Оскар поддался одержимости столь ничтожным существом, которая привела его к краху?
Это письмо - человеческое, слишком человеческое!
СЕРДЕЧНАЯ ДОБРОТА ОСКАРА УАЙЛЬДА
Привожу записку, которую Оскар Уайльд написал надзирателю Мартину в конце срока своего заключения в Рэдингской тюрьме. Напомню, что надзирателя Мартина уволили после того, как он дал сладкие бисквиты, которые купил за свои деньги, голодным маленьким детям, заключенным в тюрьму.
Уайльд случайно увидел детей и сразу же написал записку на клочке бумаги, засунул ее под дверь, чтобы она бросилась в глаза надзирателю Мартину, когда тот будет патрулировать коридор.
«Пожалуйста, узнайте для меня имя A.2.11. А также - имена детей, которых посадили из-за кроликов, и сумму штрафа.
Могу ли я заплатить штраф, чтобы их отпустили? Если да, я сделаю это завтра. Пожалуйста, дорогой друг, сделайте это для меня. Я должен добиться их освобождения.
Подумайте, как важна для меня возможность помочь трем маленьким детям. Я буду невероятно счастлив. Если я могу помочь им, заплатив штраф, пожалуйста, скажите детям, что завтра друг добьется их освобождения, попросите их не падать духом и никому об этом не говорить».
Вот - вторая записка, которая демонстрирует невероятную чувствительность Оскара: уродливое и ужасное, по его мнению, не может служить темой для искусства. Его коробит при виде всего, что приносит боль:
«Я надеюсь написать о тюремной жизни и попытаться изменить ее для других, но она слишком уродлива и ужасна для того, чтобы создать на ее основе произведение искусства. Я слишком сильно страдал в тюрьме, чтобы писать о ней пьесы».
В третьей записке Оскар просто благодарит надзирателя Мартина за его доброту. Она заканчивается словами:
«... Все говорят мне, что я выгляжу лучше, более счастливым.
Это потому, что у меня есть чудесный друг, который приносит мне «The Chronicle» и обещает принести имбирные пряники». О. У.
МОЯ ХОЛОДНОСТЬ ПО ОТНОШЕНИЮ К ОСКАРУ В 1897-м
Когда я разговаривал с Оскаром в Рэдингской тюрьме, он сказал мне, что единственная причина, по которой он не пишет - это то, что никто не примет его произведение. Я заверил Оскара, что опубликую его произведение в «The Saturday Review» и заплачу за него не просто по тарифу, по которому я платил Бернарду Шоу, но и, если это повысит продажи журнала, попытаюсь подсчитать прибыль и заплатить ему даже еще больше. Оскар сказал, что это - уж слишком большие привилегии, ему достаточно получить столько же, сколько я плачу Шоу, он боится, что никто другой в Англии никогда больше не опубликует его произведения.
Оскар пообещал мне прислать книгу "De Profundis", как только ее закончит. Как раз перед его освобождением его друг Мор Эйди зашел ко мне поинтересоваться, опубликую ли я произведение Оскара. Я ответил, что опубликую. Мор Эйди спросил, сколько я за него заплачу. Я ответил, что не хочу наживаться на Оскаре и заплачу ему, сколько смогу, повторив предложение, которое сделал Оскару. Потом Мор Эйди сообщил, что Оскар предпочел бы фиксированную цену. Меня очень удивил
