этот ответ, я неверно истолковал его, а благородные, вежливые манеры Мора Эйди, которого я в то время едва знал, меня раздражали. Я кратко ответил, что, прежде чем я смогу назначить цену, мне нужно увидеть произведение, и добавил, что хочу хорошо заплатить Оскару, но если он найдет другого издателя, буду только рад. Мор Эйди заверил меня, что в книге нет ничего такого, против чего могли бы возразить даже самые строгие поборники морали, никакой
arriere pensee, никакой задней мысли. Я ответил шуткой, грустно обыграв его французскую фразу.
Так совпало, что вечером я обедал с Уистлером и рассказал ему о произошедшем, что вызвало с его стороны ядовитую насмешку в адрес Оскара. Остроту Уистлера опубликовать нельзя.
Через неделю-две Оскар попросил меня достать для него одежду, я выполнил его просьбу и послал ему одежду, когда его освободили. В ответ я получил благодарственное письмо, которое привожу далее.
Во время того же разговора с Оскаром в Рэдингской тюрьме мне так сильно хотелось ему помочь, что я предложил совершить турне по Франции. Я рассказал ему о турне, которое совершил за несколько лет до того - было столько приятных моментов, очаровательные каникукулы. Оскар загорелся этой идеей, сказал, что ничто не доставило бы ему больше радости, со мной он будет чувствовать себя в безопасности и так далее. Дабы осуществить эту идею наилучшим образом, я нанял американский почтовый фаэтон - для пары лошадей нагрузка будет просто мешной, даже с багажом. Я спросил Мора Эйди, говорил ли с ним Оскар о предложенном мною путешествии, он ответил, что ничего об этом не слышал.
В одном из писем ко мне Оскар попросил отложить путешествие, а потом больше так и не вернулся к этой теме. Я счел, что со мной поступили довольно бесцеремонно. Поскольку я понес расходы, чтобы всё подготовить и завершить все дела, я, конечно же, удивился молчанию Оскара в связи с этим вопросом. В итоге начали ходить слухи о том, что я разозлился на Оскара, и Оскар поверил этим слухам. Ничто не могло быть более далеким от истины. То, что я сделал и что ему предложил, было в его же интересах: я не ждал от этого никакой выгоды и, следовательно, не стал бы обижаться, но Оскар думал, что я на него злюсь, и написал мне это искреннее и трогательное письмо, которое, по моему мнению, характеризует его столь же точно, как даже еще более прекрасное письмо Роберту Россу, которое я привожу в Главе XIX.
«От Себастьяна Мельмота,
«Отель де ля Плаж»,
Берневаль-сюр-Мер,
Дьепп
13 июня 1897 года
ДОРОГОЙ ФРЭНК,
Я знаю, что ты не любишь писать письма, но всё-таки, думаю, ты мог бы написать мне хоть строчку в ответ, чтобы показать, что ты получил мое письмо из Дьеппа. Я обдумываю рассказ под названием «Молчание Фрэнка Харриса».
За последние несколько дней я узнал, что ты отзываешься обо мне не столь дружелюбно, как мне хотелось бы. Это очень меня расстраивает.
Мне сообщили, что ты обиделся на меня, потому что мое благодарственное письмо было недостаточно многословным. Мне сложно в это поверить. Это кажется недостойным столь сильной и масштабной личности, как ты, знающей жизненные реалии. Я написал, что я благодарен тебе за твою доброту ко мне. Сейчас слова обозначают для меня вещи, реальность, подлинные эмоции, осознанные мысли. В тюрьме я научился быть благодарным. Раньше благодарность казалась мне тяжкой ношей. Теперь я знаю, что благодарность делает жизнь человека легче и приятнее. Но я могу сказать лишь, что благодарен. Я не могу составлять красивые фразы об этом. Для меня использование слова «благодарность» стало знаком невероятного развития личности. Два года назад чувство, которое обозначается этим словом, было мне неведомо. Теперь я его узнал, и я благодарен за то, что узнал это слово, даже несмотря на то, что узнал я его в тюрьме. Но повторяю еще раз - я больше не буду рассыпаться в красочных руладах фраз о глубине своих чувств. Когда я пишу непосредственно тебе, я говорю прямо: скрипичные вариации меня не интересуют. Я тебе благодарен. Если тебе этого недостаточно, значит, ты не понимаешь то, что кому, как не тебе, следовало понять - как проявляется искреннее чувство. Но, полагаю, то, что о тебе говорят - неправда. Это донесли столь многие источники, что, вероятно, это точно неправда.
Кроме того, мне сообщили, что ты обиделся, потому что я не поехал с тобой в путешествие. Тебе следует понять: когда я сказал, что не могу этого сделать, я думал о тебе в той же мере, что и о себе. Беспокойство о чувствах и счастьи других людей - для меня вовсе не новая эмоция. Утверждать иное было бы несправедливо по отношению ко мне и моим друзьям. Но теперь я думаю об этом намного больше, чем раньше. Если бы я поехал с тобой, ты не был бы счастлив, не смог бы наслаждаться путешествием. И я - тоже. Ты должен попытаться понять, что такое - двухгодичное заключение, что значат два года полного молчания для человека моего интеллектуального масштаба. То, что я вообще выжил, вышел из тюрьмы, сохранив здоровье разума и тела, кажется мне столь невероятным, что иногда мне кажется: век чудес не только не закончился, а на самом деле лишь начинается, существуют Силы Господни и силы, таящиеся в человеке, о которых мы до сих знаем очень мало. Но хотя я бодр, счастлив и в полной мере испытываю жгучий интерес к жизни и искусству, который всегда был доминантным аккордом моей натуры, хотя меня абсолютно завораживают все пути жизни и все формы выражения, мне нужен отдых, спокойствие и полное одиночество. Друзья приезжали на день меня проведать и были рады встретить прежнего меня во всей полноте интеллектуальной энергии и восприимчивости к пьесе жизни, но потом оказалось, что мне не хватает душевных сил - они были подточены. Теперь у меня нет запаса душевных сил. Если я трачу то, что у меня есть, днем их уже не остается. Я хочу спокойной простой жизни, природы во всей бесконечности смыслов этого безграничного слова, чтобы восполнить запасы энергии. Каждый день, если я встречаюсь с другом или пишу письмо длиннее нескольких строк, или даже читаю книгу, которая, как всякая хорошая книга, взывает непосредственно к моей душе - любое
