- Я, по-видимому, легко ранен, - сказал Тимич, - так что могу остаться...
- Положено, значит, будет тебе кантовка в госпитале, - возразила девушка. - Кто махоркой угостит, мужики? - Один из сидевших протянул ей кисет, девушка умело свернула цигарку, прикурила от трофейной зажигалки. Кабы не мы, эсэсы бы вам кишки выпустили. Лагутин, пойди глянь, не пришли ли машины, а то легкораненые насядут, тяжелых не запихнешь...
Хозяин кисета вышел.
- А ваши тоже здесь? - спросила санинструктор, показав на нары.
- Не знаю, - ответил Тимич, - наверное.
- Отправим всех! - Она засмеялась, оглядывая его перепачканное землей лицо. - Недавно на передке? Оно и видно. Куда ранило? Смотрел кто или нет? Чего молчишь? Своих-то всех осмотрела. А ну, скидавай штаны! Да не красней, не девочка! - Она ловко, не дожидаясь, когда он это сделает сам, расстегнула ремень, пуговки на брюках, развязала тесемки кальсон и принялась мять бедро сильными пальцами. - Про ранение кто сказал? Нет у тебя никакого ранения. Похоже, перелом бедра. Тоже не сахар. Полгода как пить дать проваляешься.
- Неужели?
Она кивнула, шлепнула его по мягкому месту.
- Да ты вроде еще не навоевался! Ну даешь!!.
- Вот ты где, Морева! - В землянку протиснулся старший сержант с автоматом на груди и противотанковой гранатой, оттягивающей ремень до паха. - А вы чего расселись? А ну, быстро в роту!
Солдаты по одному стали выходить из землянки.
- Капитан с ног сбился, тебя ищет, - сказал сержант. Девушка тряхнула короткими кудрями.
- Пусть ищет, умней будет, а то давеча опять орал, пистолетом грозился...
- Не лезь под горячую руку, ты его знаешь. Танки прут, а ты со своими ранеными... - Он неприязненно покосился на Тимича. - Тебя к артиллерии насовсем прикомандировали или как?
- А ты не видел, чего творилось? Хорошо, наша рота подоспела, а то бы всех перекрошили.
- Ну, рота - ладно. А ты чего? Сделала дело - и давай к своим.
- У них санинструктора убило.
- Найдут без тебя. Капитан знаешь как переживает...
- Нужны вы мне со своим капитаном! - Она резко встала, надела шапку, поправила ремень санитарной сумки. - Вот захочу и насовсем у них останусь! А что, лично приказ командира полка - не хочешь? Чего глядишь? Может, мне здесь нравится!
Старший сержант посмотрел в сторону Тимича.
- Да это ж салаги. Молоко на губах не обсохло.
- Ну и что? Может, мне ваши матюки слушать надоело, с культурными людьми хочу побыть! - Она в самом деле метнула на Тимича взгляд, полный жгучего интереса. - Ладно, иди уж, верста коломенская!
Они вышли вместе. Рядом с Тимичем кто-то стонал и просил пить. По развалившимся глиняным ступеням скатился Гречин, долго осматривался, пока разглядел Тимича.
- Ты тут! А я, понимаешь, людей послал землянку раскапывать. Думал, тебя засыпало...
- Пехотинцы перенесли. Николай, тут у них такая девушка...
- Перевязку сделали?
- Да черт с ней, с перевязкой, ты слушай...
- Наши недалеко, в землянке взвода управления, лежат. От батареи человек десять боеспособных осталось. Вот, Жорка, что такое война. Болит у тебя?
- Перелом. Говорят, хуже ранения.
- В госпитале отоспишься, отъешь ряшку. Может, еще и женишься. Да, чего ты тут насчет какой-то девушки...
- Ничего. Что там на огневой? Отбились мы? Чего ты молчишь? Если тихо, значит, отбились. А бой-то идет! Я ведь слышу. Только не пойму где...
В землянке стоял полумрак, и Тимич никак не мог разглядеть выражение лица комбата.
- Понимаешь, Жора, - сказал наконец тот, - пехотинцы, конечно, молодцы, классно сработали... Танков в данный момент на нашем участке тоже нет... - Он вдруг повернулся и сам приблизил свое лицо к Тимичу: - В тылу стреляют! В нашем тылу орудия бьют! А связь не работает, все кабели гусеницами порвали, не могу связаться с дивизионом. Бойцы говорят, будто батареи Самойленко и Левакова раскатали по бревнышку! Теперь вот в тылах неизвестно что. Может, откуда-нибудь со стороны ударили?
Оба с минуту прислушивались к канонаде.
- Коля, прикажи поднять меня наверх, - попросил Тимич.
- Не валяй дурака.
Гречин быстро ушел. Тимич откинулся на спину, прикрыл рукой глаза. Толкая друг друга, в землянку ввалились раскрасневшиеся от мороза Носов, Уткин, Грудин, Кашин и Моисеев, наперебой занимали места возле печки.
- Кашин, чтоб печка была в порядке, не то наш взводный дуба даст.
Кашин - все, что касалось еды или тепла, он выполнял проворно выскочил наружу и через минуту вернулся с патроном под мышкой. Тут же, на глазах у Тимича, треснули гильзой о деревянный столбик, достали миткалевый мешочек с порохом и принялись совать в печку длинные желтые макаронины.
- Матчасть приведите в порядок! - недовольно произнес Тимич. Пока что он здесь был командиром...
Все промолчали.
- А у Кашина морда в крови! - грустно заметил Моисеев.
Кое-кто нехотя повернулся.
- Из уха текет, - определил Гусев, - обыкновенное дело. Рот надо раскрывать, когда стреляют!
И опять замолчали, сонно глядя на огонь. Только Моисеев сидел бледный, как давеча, когда убило Сулаева, пускал слюни. Его опять тошнило.
Осаживая на полном скаку, подъехал верхом командир дивизиона, соскочил с лошади, согнувшись, втиснулся в землянку.
- Загораем? Ничего, сидите.
Свои и чужие потеснились, уступая ему местечко возле тепла, но он не сел, стоя шарил глазами по нарам, заваленным ранеными. Вернулся Гречин, доложил обстановку. Личный состав, по его словам, приводил в порядок материальную часть...
- А сколько у тебя орудий осталось? - спросил с надеждой Лохматов.
- Одно, - ответил Гречин. - Да еще у одного хотим ствол опилить. Может, что и получится.
Помолчали. В свете потухающих огней и без того красное лицо Лохматова казалось багровым.
Отогревшись, семеро оставшихся в живых артиллеристов ушли пилить ствол пушки. Лохматов присел на скамью.
- Скверное дело, мужики. Немцы прорвались.
- Как?! - воскликнули оба лейтенанта.
- Вот так! Прорвались - и все. Не так много, правда, но у нас в тылу и того нет. Солдатам об этом знать необязательно, а вам говорю.
Гречин свистнул.
- Так вот откуда гром!
- Да, оттуда! Громят тылы. Возможно, штаб дивизии. Я пытался связаться с полком - бесполезно. Гусеницами все линии порвали.
- Как же все это случилось, товарищ капитан? - спросил Тимич.
- Как случилось? - Лохматов крепко потер переносицу, будто хотел снять многодневную усталость, но не снял, не сумел снять, долго шарил по карманам - искал папиросы. Он думал о тех, кому обязан был, видимо, рассказать сейчас о том, что произошло час назад на второй батарее. Очень скоро они узнают об этом сами, но узнают скорей всего не так, как было на самом деле, - Самойленко любой комиссии докажет, что был прав, открыв стрельбу без приказа, и тогда комиссия сделает вывод... Почему же ему, капитану Лохматову, презиравшему мнение других, стало вдруг небезразлично, что о нем думают эти два молодых человека, почти мальчики, совершающие в военном деле лишь первые самостоятельные шаги? На этот вопрос он пока что не мог ответить и самому себе. Просто что-то случилось с ним, старым холостяком, полгода назад ясным летним днем. Удивительно, но именно сейчас он особенно отчетливо вспомнил приезд этих парней в свой, тогда еще зенитный артдивизион, охранявший железнодорожный мост через Пухоть. Лейтенантов было трое - худенькие молодые люди в щеголеватых фуражках с фантастически высокими тульями, в тесных для их спортивных плеч кителях и с одинаковыми, купленными в одном военторге желтыми клеенчатыми чемоданами в руках. Оповещенный по телефону об их прибытии, Лохматов заметил лейтенантов издали и долго рассматривал их в бинокль. Свернув с дороги, они шли напрямик через некошеный луг и собирали ромашки. После, на батарее, Лохматов у них ромашек не заметил - скорей всего, растерявшись при виде женского общества, они выбросили цветы, а вот то, что перед самой батареей они начищали сапоги рукавами новых кителей, заметил, но промолчал...
