вам не так уж много, – сказала американская писательница Гертруда Стайн, жившая тогда на улице Флер. – Важно то, что она не забирает».
Район Монпарнас в Париже особенно привлекал писателей, художников и музыкантов les années folles (безумных лет). Коммуна Ла-Рюш компенсировала отсутствие водопровода, крысиные нашествия и сырые, холодные студии обещанием низкой арендной платы и возможностью общения с творческими личностями. В воздухе витала энергия, границы творчества раздвигались, люди чувствовали себя в нужном месте в нужное время. Хемингуэй встречался с Фицджеральдом поздно вечером в баре Le Dingo на улице Деламбр. За углом, в кафе Le Dôme, где за доллар можно было купить довольно хорошую тулузскую сардельку и картофельное пюре, завсегдатаями были У. Б. Йейтс и Эзра Паунд. Тот факт, что столь многие из самых свободомыслящих умов города не имели денег, был почти знаком чести; бедность была, как заметил Кокто, «роскошью на Монпарнасе». В кафе Rotonda, которое часто посещали Пикассо и Модильяни, владелец, Виктор Либион, отводил глаза, когда голодающие художники отламывали горбушки багета в хлебнице. Он также принимал картины в качестве залога за горячую еду (возвращая их, как только художник находил деньги), так что кафе становилось чем-то вроде постоянно меняющейся художественной галереи.
Для парижан, подобных Луи, присутствие всех этих великих умов на его родине служило доказательством того, что их городу суждено вернуться к мировому культурному лидерству, к цивилизационной миссии, которую Виктор Гюго провозгласил пятьдесят лет назад. Они делали это вместе, бунтуя против условностей и питаясь смелыми новыми идеями друг друга. По мере того как современные картины отклонялись от импрессионизма в сторону кубизма, творения Cartier мигрировали от романтического стиля «гирлянда» к более геометрическим формам ар-деко. Им помогли изменения в драгоценных камнях: новая прямоугольная «багетная» огранка бриллиантов, вошедшая в моду в 1920-х, открывала совершенно новые возможности, когда дело касалось дизайна более геометрических украшений. Мода менялась с феноменальной скоростью; ювелиры, «рабы портных», не должны были отставать. В конце концов, Луи задал сакраментальный вопрос: «Разве мы создаем дизайн для раздетой женщины?» До 1914 года многие клиенты Cartier жили, чтобы развлекать, развлекаться и выглядеть привлекательно. Во время войны, когда женщины ухаживали за ранеными солдатами в импровизированных госпиталях, были секретаршами генералов или работали на заводах, они находили себе цель вне своего маленького круга. Эльма и Нелли были всего лишь двумя из тысяч тех, кто сбросил свои дорогие платья и отказался от профессионально уложенных волос ради более простого внешнего вида и более практичной одежды. Для многих это было откровением, поскольку за пределами их прежнего существования открылся новый мир возможностей.
По мере того как менялись взгляды и ожидания, дизайнеры – от Коко Шанель до Жанны Ланвен – создавали новые модели одежды, которые лучше отражали современную женщину. Платья стали короче, талия исчезла, а волосы коротко подстрижены. Черпая вдохновение из мужской одежды, такой как матросские костюмы, Шанель создала мальчишескую одежду для женщин, и появилось платье с карманами. Исчезли многие эдвардианские ограничения двора, и, соответственно, ювелиры могли быть более смелыми в своих творениях. На смену тяжелым высоким диадемам, которые сидели поверх зачесанных волос (добавляя владелице роста и важности), пришли более сдержанные бандо, которые носили на лбу, – они хорошо смотрелись с более короткими волосами. Корсажные броши, которые крепились к плотным корсетам, уже не подходили к новым платьям из более легкой ткани, в то время как большие ожерелья и чокеры, которые украшали шею и декольте, уступили место сотуарам (длинным ожерельям), подчеркивавшим более вытянутый силуэт.
Наряду с Луи, Шарль Жако принял вызов нового времени в Cartier, выпуская потрясающие модели одну за другой. Луи набрасывал идеи драгоценностей в маленьких блокнотах, которые носил с собой. Он мог придумать несколько заколок для волос, портсигаров или ожерелий, в основу которых положены древняя китайская тарелка, резьба по камню или картина в Лувре. Он передавал свои незаконченные идеи Жако, который рисовал их в натуральную величину в красивых замысловатых деталях. Каждую среду, на совещании по дизайну в доме 13 на Рю де ла Пэ, Луи выбирал, какие проекты воплотить, а какие следует отложить в сторону. Те, что выходили за пределы комнаты дизайнеров, были помечены буквами «À Ex», т. е. «À Exécuter» – «К действию!» – и инициалами старшего дизайнера. Жако был любимцем Луи. И не без оснований.
Из разговоров с Жан-Жаком Картье
Каждая вещь была уникальна. Так что дизайнер был страшно занят. Не то чтобы он нарисовал дизайн, а потом мы сделали тысячу предметов, основанных на этом рисунке. Нет, обычно по одному рисунку делалась одна вещь, будь то брошь, кольцо или портсигар.
Жако разделял эстетическое чувство своего босса. Его творения были произведениями искусства сами по себе, демонстрируя его внутреннее понимание симметрии, пропорций и цвета. Как и Луи, он не боялся нарушить условности и отойти от того, что было в моде в то время. Он знал, как сохранить ощущение вечности, и его творения – от изумрудного ожерелья до бриллиантовой заколки для волос – выдержат испытание проходящей модой. Они с Луи были мощной командой, обменивающейся искрометными идеями, и оба не желали идти на компромиссы – им нужно было только самое лучшее. Они понимали друг друга с полуслова, и, хотя их отношения были четко определены – это были отношения босса и служащего – уважение было взаимным. Луи мог быть деспотичным главой Дома, склонным к вспышкам гнева по пустякам, но между ним и Жако редко пролетало сердитое слово. Он просто слишком им восхищался.
Начало Возрождения
Луи организовал несколько выставок, чтобы представить авангардный взгляд Cartier на аксессуары. Для одной из них сразу после войны он консультировался с иллюстратором Жоржем Барбье по поводу дизайна приглашения. Он хотел, чтобы оно отражало современную женщину, молодую, свежую и беззаботную, мир, отделенный от старомодных царственных фигур, утопающих в бриллиантах. Позже арт-дилер Рене Гимпель вспоминал, как был очарован, получив его: «Я, конечно, пойду к Cartier… Они поручили Барбье завлечь меня, прислав одну из его очаровательных репродукций – шикарную парижанку в короткой синей юбке, украшенной крупными розовыми цветами… Выйдя от Cartier, она скромно демонстрирует свои восхитительные изделия: на руки, поверх длинных замшевых перчаток, надела два красных и черных браслета… Длинное ожерелье из зеленых бусин, завершенное зеленой камеей из твердого прямоугольного камня, спускается с ее шеи. Длинные серьги, тоже зеленые, обрамляют ее лицо. Так что эта парижанка отвезет меня к Cartier… это начало ренессанса в ювелирном искусстве. Cartier назначил день».
Королевские посетители дома 13 по Рю де ла Пэ часто привлекали толпы. В 1922 году король Испании Альфонсо XIII был застигнут врасплох на пороге магазина, а визит принца Уэльского (будущего герцога Виндзорского), запечатленный художником из хроники, вызвал не меньший
