Не понимаешь, о чем я? Не бери в голову, мне бы оставшиеся месяцы пережить и… больше не вспоминать. А ты чего помнить будешь? Как духи на подоконнике стояли? Ты их этим чему научил? Бояться? И после этого ты думаешь, что кто-то тебе спину в бою прикроет?
Но Швыдко был непреклонен, имея внутреннюю и, главное, двухгодичную уверенность, что поступает правильно, гоняя солдат, заставляя их чистить свои сапоги, пришивать подшиву или бегать вместо себя в "чепок" за лимонадом.
– Чего ты мне тут свои философии разводишь? – пожимал он плечами.
– Взводный рассказывал, что ты на выезде танк с БМП спутал. Верно?
– Далеко было.
– Далеко? Да их спутать невозможно. Ты кроме своих печатных машинок ничего и не видел.
На это возразить мне было нечего. В отношении моих знаний Колян был абсолютно прав. Но я никак не мог согласиться с тем, что обязательно надо дать солдату в зубы, чтобы он выполнял свои обязанности, что обязательно надо гонять роту и, конечно, сделать дембельский альбом, иначе никто не поверит, что прошел срочную службу. В конце разговора я окончательно решил, что никакого дембельского альбома делать не буду. Не буду рисовать "кальки", не буду клеить фотографии. Хотя бы для того, чтобы отличать от армейского стандарта.
– Ладно, – миролюбиво сказал Швыдко. – Я тебя еще научу уму-разуму. Выпить хочешь?
Он хорошо знал, что я не пью. Но или ему хотелось меня склонить к совместной выпивке со старшим по званию, или хотел что-то доказать таким способом. Я отказался и, сославшись на то, что у меня на следующий день много задач от старшины, ушел спать. Желающих выпить с без пяти минут дембелем было всегда предостаточно.
Приказ министра обороны о демобилизации отслуживших и призыве будущих солдат был подписан и опубликован на два дня позже. Позже чего он был опубликован, никто из дембелей не объяснял, но злились они дружно:
– Э, урод! Ко мне, – кричал Швыдко. – Убью падлу нах. Чо вылупился? Обурел, душара, твою мать.
Мама молодого солдата не имела к нервозности Швыдко никакого отношения, но по-другому выразить свою злость на отсутствие приказ министра обороны он не мог.
– Коль, – успокаивал я его. – Чего ты дергаешься? Ну еще день, ну еще два. Опубликуют.
– Это тебе сейчас плевать: день или два, а через год посмотрим, что скажешь.
– Во-первых, тебя тут через год не будет. Во-вторых, тебя же не выпустят на следующий день после публикации приказа, так чего…
– Иди нах отсюда, не трави душу, и так хреново, – отрезал Швыдко.
Не продолжая дальше бессмысленный спор, я вышел из каптерки, в которую влетел дневальный с газетой в руке.
– Товарищ старший сержант, товарищ старший сержант, – радостно махал он газетой. – Приказ!!
– Твою дивизию… – круглая рожа замстаршины растянулась в улыбке. – Молодец. Объявляю благодарность.
– Служу…
– Испарился! Живо, – потянулся гвардеец. – Рота! – громкий голос выходящего из каптерки Швыдко заставил замереть всех, кто был в расположении. – Команда "Рота!" была. Строиться!!
За несколько секунд рота в полном солдатско-сержантском составе стояла на "взлетке".
– Значит так, – улыбаясь непонятно чему, начал Швыдко. – Сегодня главнокомандующий издал приказ о "дембеле". О моем дембеле, слышите вы, придурки? С сегодняшнего дня я гражданский человек. И обращаться ко мне теперь надо не гвардии старший сержант, а Николай Степаныч.
Все понятно?
– Так точно, – неровный ответ строя явно не мог удовлетворить радости Швыдко.
– Я не слышу! – голос новоиспеченного гражданина начал повышаться. – Кому-то непонятно? Или всем понятно?
– Так точно!! – рявкнул строй.
– Вот это правильно, – миролюбиво заулыбался Швыдко.
– Рота, смирно! – выкрикнул дневальный. – Дежурный по роте на выход.
Вошедший комбат махнул ему рукой, останавливая последующий доклад.
– Швыдко, что тут происходит?
– Приказ, – улыбка не сходила с лица сержанта.
– Какой еще приказ? – удивился майор.
– О моем "дембеле". Я теперь гражданский человек…
– Ну-ка, иди за мной, гражданский человек, – голосом, не предвещающим ничего хорошего, позвал его комбат.
– Вольно, разойдись, – понурив голову, скомандовал замстаршины и пошел за комбатом.
Что объяснял комбат, было понятно каждому. Подобное говорилось неукоснительно всеми офицерами в день приказа. Устав требовал четких взаимоотношений между военнослужащими, а ночь после выхода приказа фактически доказывала, что уставных отношений просто быть не может.
Причиной тому служила полууголовная армейская традиция именуемая
"переводом". "Переводом" занимались все, и молодые, и старые. Уйти от этой процедуры, повторяющейся раз в полгода, было не просто.
Процедура "перевода" заключалась в том, что солдату, отслужившему год, кидался ремень того, кто отслужил на год больше него и собирался покинуть в скором времени казармы. Солдат ловил ремень, и место на ремне, за которое схватился переводимый, перехватывал кидавший ему "дембель". После этого солдат опускал портки и смеющийся старослужащий прикладывался двенадцать раз пряжкой этого ремня к седалищному месту "молодого", переводя его, таким образом, в
"черепака" или "черепа", что означало одно и тоже – полсрока за спиной. В награду за терпение новоиспеченный "черепак" получал кожаный ремень увольняющегося в запас, а сам "дембель" получал взамен "деревянный" ремень только что переведенного. Ремень бывшего
"молодого" разрезался вдоль, расслаивая его на две части, одна из которых выкидывалась. Вторая часть становилась настолько тонкой, что ее трудно было назвать ремнем, но именно на нем с трудом должен был удерживаться штык-нож. Вид нового, тонкого ремня давал всем понять, что человек настолько приблизился к гражданской жизни, что даже его ремень не выдерживает нарядов.
"Дух", отслуживший полгода, получал положенные ему шесть раз по заднице без компенсации в виде ремня, но самое веселое доставалось отслужившему полтора года. Один из молодых солдат загонялся под кровать, на которую укладывался будущий "дедушка". Старогодку обкладывали подушками, и второй молодой со всей силы бил ниткой по этим подушкам под громкий счет остальных и крики лежащего под кроватью: "Ой, йой-йой, дедушке больно".
Офицеры, в свете новых постановлений и приказов, всячески боролись с глупыми традициями, назначая дополнительных дежурных, ночующих в расположении с ротой. Но ничего не помогало. Процедуру переносили на день-два, давая офицерам доложить вышестоящему начальству, что в "роте без происшествий", а уж тогда…
Четвертый взвод на следующее утро после приказа уехал в Гороховец готовить поле к очередным показательным учениям, лишив тем самым часть духов традиционно получаемых ударов по задницам, а остальная рота уже собиралась спать, когда я получил долгожданное письмо от
