не по сезону холодной, но меня это не волновало. Когда он обнял меня, мы оба слегка дрожали.
— Привет, Зайчик, — сказал он.
— Ох, Зайчик, — ответила я, отстраняясь, чтобы посмотреть на него. Его лицо! Боже мой, я так скучала по нему! Морщинки вокруг глаз. Крепкий, прямой нос. На висках появились седые пряди. — Обещай, что свяжешь меня, когда я в следующий раз заговорю об отъезде.
— Я думаю, что надо будет приковать тебя цепями. Я не мог ни есть, ни спать, очень беспокоился о тебе.
Пока мы шли к машине, я, плотнее закутавшись в куртку, размышляла о том, что финский холод навсегда поселился в моих костях.
— Что с погодой?
— Не знаю. Мы с мальчиками несколько дней поддерживали огонь в камине и спали в одежде.
— Звучит ужасно.
— Без женщины чего от нас можно было ожидать?
— Именно этого. Просто поцелуй меня и не прекращай целовать, пока я не разрешу.
Он улыбнулся.
— У тебя слишком много требований для человека, который отсутствовал два месяца.
— Два месяца и шестнадцать дней. И больше это не повторится. Обещаю.
Он остановился и потянулся ко мне, крепко обхватив руками, пока я не почувствовала себя словно в тисках, сильных и теплых.
На следующее утро я проснулась в своей постели и, уткнувшись в подушку, вытянулась под грудой одеял. Эрнест уже работал. Я слышала, как он стучит по клавишам своей «Короны» — ровный приятный звук, свидетельствующий о том, что все становится на свои места.
Я лежала, не шевелясь, и слушала, как ритм ударов ускоряется, словно валун катится с холма и набирает скорость. Затем наступила тишина — он перечитывал написанное, думал и ждал, что будет дальше. Его мысли теснились в голове, когда он вспоминал истории, которые знал и хранил в сердце в течение многих лет, в ожидании подходящего момента.
Я планировала сделать то же самое. Места, где я побывала, и люди, которые мне помогали, были со мной, готовые подпитывать мою работу. Как никогда прежде, я осознавала, что, имея дом и Эрнеста, могла уехать, вернуться, измениться, окрепнуть, стать лучше и стать самой собой. Это была версия того, что я сказала Тилли в Сан-Валли, только более точная. Я не нуждалась в Эрнесте и в моей работе, чтобы доказать, что могу иметь все и сразу. Я нуждалась в них, чтобы чувствовать себя цельной.
— Зайчик? — окликнула я его из кровати.
— Да?
— Я все это так люблю. Все, что у нас есть. Мы — наша собственная страна.
Боже мой, как же мне нравилось снова сидеть за своим письменным столом! Первым делом я углубилась в изучение издательского договора, который пришел, пока меня не было. Я разослала «Поле боя» горстке редакторов в Нью-Йорке, изначально планируя включить в их число и Макса Перкинса из «Скрибнере». Но Эрнест убедил меня не делать этого, сказав, что это неразумно, если два писателя из одной семьи будут соревноваться за внимание издательства. Я согласилась, перейдя к другим вариантам, и наконец договорилась с «Дьюелл, Слоун и Пирс». Книга должна была выйти в марте следующего года, и я была на седьмом небе от счастья. Я любила ее, словно ребенка, и теперь радовалась тому, что она займет свое место в мире, а не только в моем сердце и воображении. Я долго сидела с договором в руках, ощущая его значимость и серьезность юридического языка, сулившего грядущие перемены мне и моей книге.
Вера Эрнеста в меня и наше надежное убежище помогли этой книге ожить. Я глубоко ощущала ценность того, что мы сделали. Будущее казалось ужасным, как никогда, Европа рушилась и разбивалась на пугающие осколки. И развод Эрнеста был еще впереди. Все трудные слова уже сказаны — и теперь оставалось тяжелое ожидание. Но в нашем убежище было что-то прочное. Мы с Эрнестом поддерживали друг в друге мужество и веру. Мы наполняли наши дни смыслом, смехом и живым общением. Мне казалось, что лучше уже быть просто не может. Оставалось только сказать «да».
Взяв чистый листок, я вставила его в каретку и написала:
Я, миссис Марта Зайчик Бонджи Геллхорн Хемингуэй, клянусь никогда больше не покидать моего нынешнего возлюбленного и будущего мужа, не оставлять его в горе на два месяца и шестнадцать дней, не тревожить его ум и сердце, ибо он — все, что имеет значение для меня в этой жизни.
Пусть эти свидетели (какими бы воображаемыми они ни были) знают, что я постараюсь в будущем защитить его от одиночества и безрассудства, оставаясь на месте и любя его телом и душой. И я обещаю это с самыми благими намерениями, с самым здравым, самым трезвым умом, который только у меня есть, и с большей любовью, чем я способна выразить.
Марта Геллхорн Хемингуэй
Часть 5. Солнце и Луна и снова Солнце
(Январь 1940 — декабрь 1941)
— Она может оставить меня не у дел, если захочет, — сказал Эрнест, имея в виду Паулину.
Мы всё еще ждали, согласится ли она на условия их развода или назло ему будет тянуть месяцами или даже годами. Назло нам. Тем временем она отправила мальчиков в школу-интернат, а сама, заперев дом в Ки-Уэсте, уехала в Нью-Йорк к сестре.
— Джинни оказывает слишком сильное влияние на Паулину, — продолжал он. — Все может стать намного хуже, и лучше уже не будет.
— Давай постараемся быть оптимистами, — предложила я. — Может быть, у нее есть свои причины двигаться дальше. Она еще молодая женщина. Впереди ее ждет много всего.
— Может быть, — ответил он неуверенно. — А пока я собираюсь вложить в эту книгу все, что у меня есть. Я напишу ее так хорошо, что все остальные книги покажутся ничтожными по сравнению с ней. Вот такой оптимизм я могу себе позволить.
Я понимала его желание опереться на работу в момент неопределенности. Именно это я и делала, ожидая, когда «Поле боя» увидит свет. Книга посвящалась Эрнесту и всем моим надеждам и мечтам на долгую карьеру романистки, которыми я жила, когда писала свой роман, и которыми веяло с его страниц.
Но когда появились первые рецензии, я оказалась совершенно выбита из колеи. Критики писали, что история слишком похожа на репортаж, слишком сухая и документальная, недостаточно творческая. Марианна Хаузер из «Сатердей ревью» зашла так далеко, что назвала мою героиню Мэри Дуглас «слишком доблестной и ненастоящей». Меня бы не ранило это так сильно, скажи
