камни.
Отец ходил во время путча к Белому дому, размахивал триколором, азартно двигал науку и писал стихи, потом бросил стихи и ушел из науки в бизнес, потом просто ушел. Мама, помимо своего репетиторства и позже риелторства, все время была с головой в уфологии, в буддизме, в йоге, затем (и до сих пор) в православии. Все это у них делалось со страстью, с полной отдачей. Полина росла почти самостоятельно. Тоже с отдачей, но с разумной, продуманной, без папиного азарта и маминой страсти.
Она и на маму никогда не жалуется, поскольку в ее дочернем чувстве много родительского отношения взрослого человека к родному, но незрелому существу. Смотришь вот так, несколько свысока, на порывы, подвиги и обиды неразумных родителей и не сердишься, скорее, жалеешь. Она даже на отца не таит обид, втайне от матери звонит ему раз в месяц, один раз настояла и почти насильно свозила его на обследование: сосуды у него ни к черту, а сам заботиться о своем здоровье он отказывается.
Поглубже в берег, где, наверное, захлебываются и умирают волны, перехлестывающие через пляжик во время штормов, все завалено выброшенными водой стволами деревьев. Толстый слой побелевшей, ошкуренной, похожей на мертвые кости древесины. Кладбище леса. Выросли в небо бессознательно, упали, наверное, красиво, но тоже бессознательно и лежат в полном беспорядке. Полине неприятно думать о деревьях, особенно о ломких.
– Не, не кладбище, – возражает Мариша. – Это, знаешь, напоминает… есть такие большие коробки спичек, «Хозяйственные» называются. У нас на даче всегда такие. В этом коробке спички точно так же вперемешку навалены.
Ладно, ну что там с китами? Как развиваются события? А никак. Непонятно как. Подводная движуха и выдохи.
Вообще, если задуматься, у них на глазах могут сожрать беззащитного кита, который ничем не может ответить. И убежать, в смысле – уплыть, не может, видимо. Они его убьют или сделают инвалидом на всю оставшуюся жизнь, а мы такие тут стоим и записываем терабайты информации. Это уже как-то угнетает.
Движение тяжких тел в воде, вздохи китов, сосредоточенные, азартно застывшие у воды мужчины-операторы и фотографы. Поглядела еще раз на замершую фигуру Данилы. Волосатые мужские ноги торчат из-под темного покрывала. Неожиданно решила, что он похож на вуайериста, сосредоточенного на чужом интимном акте.
– Вуайеристы, блин.
– Не говори, порнография какая-то. За китами нужно по-другому… Мужчина должен взять тебя за руку или обнять, сказать нужные слова. Вы вместе должны смотреть в море.
– Ты чё! Мы же в экспедиции.
– Это экспедиция, детка, – басом поддержала ее Мариша.
Девушки засмеялись.
На это стоило посмотреть: гиганты, атакующие других гигантов в водах моря, немного тусклое, скорее, матовое, солнышко, скалы, отделяющие видимый мир от океанских пучин, и среди всего этого, на самом краю света – две симпатичные девушки, смеющиеся на довольно диком берегу. Это же красиво, наверное. Но мужчины этого не замечают. А девушки уже больше не могут ждать.
– Не раздумала купаться?
Откинули волосы, пошли, заскрипели галькой на стук топора, к домикам за купальниками.
– Я даже думаю, хорошо, что узнала, что этот инвазионный мигрант может свалиться на мою машину.
– Почему?
– Ну, я когда вспоминаю, мне так не хочется об этом… о том, вообще, что там в Москве, что здесь как-то даже больше вокруг смотреть начинаю, оглядываюсь, больше всего вижу. Природу всю эту…
– Ты – умничка.
Аркадий, работник турбазы, колет напиленные чурки возле бани. Плотный слой загара на лице, коротко стриженная седоватая бородка. Глядит бодренько.
– Что, налюбовались уже?
– Да там не особо видно, что происходит.
– Бинокль могу дать. Дать?
– Не, спасибо. А долго они будут еще охотиться, вы не знаете?
– Сейчас уйдут. Волка ноги кормят. Пойдут тюленей гонять.
– Слава богу! А то мы купаться хотели, но как-то страшновато.
– Ни одна косатка за всю историю ни разу не напала на человека. Они умнее нас с вами. У них, если судить по мозгу, по строению мозга, ай-кью около двух тыщ в среднем. Вот у вас сколько?
– У нас-то поменьше, – доброжелательно отвечает Мариша, изучая прядку своих волос.
Аркадий поворачивается к ним прочной спиной, двумя ударами разваливает чурку, уверенно, хрустко колет половинки, одной рукой придерживая их, другой взмахивая колуном. Оглядывается. Девушки еще не ушли: смотреть на такую работу приятно.
– Нравится тут у нас? Такая природа мало где… даже с Бразилии приезжали… места просто уникальные… я всегда говорю – край света… как попал, сказал себе – ё-мое… сам с Иркутска… медведи внаглую… камнями… собаку из будки… эта рыба уже вот где… абсолютно не исследовано… я этим всегда интересовался… киты… между прочим, слышали такого писателя… вам полезно будет, об этих местах… читать вообще любите?.. Вон, уплыли ваши косатки.
– Аркадий, скажите, а косатки тоже дышат или у них жабры?
– Они же дельфины. Млекопитающие. Дышат, конечно. У Робинсона Джефферса есть стихотворение «Косатка». Очень сильное, почитайте. Сейчас, постойте…
Идет к своей бытовке, заходит в нее.
– Говорила же, что млекопитающие.
– Аркадий у нас какой вдруг общительный.
– Погоди, дай я скажу. Пил, недоучился, разведен, дети не вспоминают, пролетел по жизни мимо всего. Мягкий либерал. Бодрится, колет дрова уверенной рукой, стихи какого-то поэта сейчас читать будет. Хорошо, что не туристические песни петь под гитару. Тоска.
– Фигня. Аркадий – отставной вояка. Педантичный мужчина на пороге старения. Знает, что правильно, что неправильно. Поклонник ЗОЖ, нетрадиционная медицина, молодец-огурец, крепкие ноги, железный торс. Патриот. Тоска.
– Нет, я знаю, я поняла… художник-самоучка. Художник-неудачник. В его этом вагончике – восходы и закаты Охотского моря масляными красками на фанерках… Сбывает туристам…
Аркадий показывается с полиэтиленовым пакетом, подходит, вручает.
– Держите вот, а то у вас из мужиков, как я погляжу, никто не рыбачит. Голец соленый. Каждой по рыбке. Такого нигде не попробуете. – И работник турбазы Аркадий принимается укладывать поленницу.
Девушки восклицают: «Ой, спасибо! Здорово!» – заглядывают в пакет и уходят переодеваться.
– Ты будешь ее? – спрашивает Полина, осторожно еще раз смотрит в пакет и с любопытством принюхивается.
– Буду.
– Ты же говорила, что вегетарианка.
– Ну, я рыбу и курицу как бы ем. Рыбы и куры – мне их почему-то не жалко.
– А я немного брезгую как-то. Домашние заготовки – это не мое.
– Ну мне отдашь.
– Я все-таки попробую, наверное.
Киты с косатками между тем и правда уплыли. Море отступило от берега, солнце совсем ярко проглянуло, облака расползлись, внезапно стало жарко. Как на Канарах, наверное. Аркадий продолжал свой дровяной труд, ребята, несколько разочарованные, что таинство охоты не доведено до своего трагического конца, разошлись по комнатам и
