движение извне причиняет вред и немыслимую боль, как неосторожное прикосновение к открытому сердцу.
Так вот, во сне я исповедуюсь, говорю о чём-то очень важном и сама постепенно снимаю блокировку с этих внутренних дверей одну за другой. И когда остаётся самая последняя дверца, за которой всё самое главное, моя жизнь и моя смерть, то я вдруг чувствую явное нетерпение батюшки, желающего поскорее туда проникнуть. Почуяв неладное, я поднимаю голову, накрытую епитрахилью, и вижу, что вместо отца Георгия в облачении священника надо мной стоит омерзительное существо – тот самый бес, каким его описывают святые отцы, а я практически беззащитна, сама открыла все ворота и пустила врага в свою цитадель!
В ужасе я проснулась тогда вся в холодном поту, долго приходила в себя, и потом даже рассказала батюшке об этом сне, получив от него заверение, дескать, бесы специально так меня пугают, чтобы отвратить от спасительного таинства.
А тут мой давний сон сбылся наяву практически один в один – всё то же, только вместо светлого храма полутёмная келья отца Георгия, у икон горит лампада, и у аналоя чуть потрескивает одинокая свечка, за окном оранжевый свет фонаря отражается от снега, поэтому всё видно, и лампа не нужна.
Я исповедую помыслы – это страшное дело, никому не советую, свихнуться можно быстро и качественно, а главное, что редкий духовник может выдержать такое погружение в глубину личности другого человека. Вот и батюшка не выдержал.
Прошло всего минут десять моей исповеди, я негромко читаю свои записи из блокнота, кое-что добавляю от себя и вдруг чувствую, что-то не то, какое-то неуловимое движение в воздухе, свеча затрещала сильнее, и тени колыхнулись. Поднимаю голову, а батюшка не в себе, даже черты лица изменились!
То есть я реально ощущаю в нём присутствие жуткой враждебной силы, его чёрная тень плотным сгустком угрожающе поднимается до потолка, и находиться рядом с ним становится совершенно невозможно, волосы встают дыбом под платком и на загривке, страх перехватывает горло, хочется крикнуть, но голоса нет, как во сне. Вот только всё происходит наяву, здесь и сейчас!
Помню, как я что-то прохрипела, типа, извините, попятилась, нащупала холодную дверную ручку, повернула её, протиснулась в коридор и захлопнула дверь за собой.
Господи, помилуй!
Как я дожила до утра, не знаю. В доме стояла жуткая тишина, я сжалась в комок под одеялом в большой холодной комнате и отчаянно молилась изо всех сил. Одновременно меня трясло от озноба, голова пылала, а в груди вместо сердца колотил по рёбрам тяжеленный булыжник.
На следующий день отец Георгий вышел на кухню только к обеду, и, не взглянув на меня, сказал матушке, что ночью ему нездоровилось. А я в свою очередь поспешила поскорее уехать домой, стараясь до отъезда не оставаться с ним наедине.
* * *
Дальше началось время мучительных раздумий, когда ни с кем из близких нельзя поделиться тем, что терзает душу, ведь с отцом Георгием явно случилось то, что описано у святых отцов, я об этом неоднократно читала.
Но одно дело, если ты видишь подобные проявления у других людей и даже если чувствуешь в себе чужую враждебную волю, и совсем другое – убедиться, что батюшка тоже может стать пресловутым «грузовиком с пьяным водителем», и враг действует через него, превращая твоего духовного руководителя в своё орудие.
Ужас!
Так, значит, мне теперь придётся проверять его слова и рекомендации уже с трёх сторон, чтобы понять, от кого они исходят – от Бога, от человека или от дьявола? Дааа…
И кто я такая, чтобы рассуждать подобным образом?
Пока я так терзалась, настал Великий пост, а это значит, что отец Георгий снова погрузился в аскетизм ещё глубже, чем в обычное время.
Тогда, весной 1997 года моей Альке шёл тринадцатый год, и она лежала то в одной больнице, то в другой, по очереди перемещаясь из кардиологии в гастроэнтерологию и обратно. За последние два года она стремительно выросла, её сердце и мышцы просто не успевали окрепнуть, пищеварение тоже оставляло желать лучшего, а заниматься спортом накануне конца света у нас даже мысли не возникало, да и кто бы из отцов на такое благословил?
Алька не ходила даже на обычную физкультуру, она вообще редко появлялась в школе, но умудрялась при этом иметь хорошие оценки. Нас обеих её учёба нисколько не волновала, только бабушка постоянно причитала, но кто тогда её слушал?
Всё свободное время Алька теперь проводила в женском монастыре в нашем городе, он находился всего в трех остановках от дома, и там, кроме Ольги, Танечки-художницы и других наших, у Альки уже завелись новые привязанности, а матушку игуменью она просто обожала.
Моя двоюродная сестрёнка Юля к тому времени уже покинула монастырь – это очень грустная история, девочка явно перемолилась, головушка поплыла, появились видения, голоса, странные идеи, и Юлю из монастыря отправили в психиатрическую больницу за городом. Потом за ней с Урала приехала её мама, родная сестра моей мамы, естественно, тётя остановилась у нас, и тогда наш дом превратился в филиал той самой больницы. Понятно, что тётя Эльвира считала виновной во всём случившемся меня, оправдываться не имело смысла, а на Юлю, пришибленную препаратами, больно было смотреть.
Матушка игуменья уговорила Эльвиру креститься в монастыре, та согласилась, стиснув зубы, и вытерпела всё, лишь бы только ей отдали больную дочь и наконец-то позволили забрать её домой. Ничего хорошего из этого не получилась, крещёная тётя так и осталась атеисткой, наоборот, она ожесточилась, и на долгие годы мы потеряли с ней общий язык и сердечное тепло. Что поделаешь, так бывает.
Счастье, что в последние годы нам удалось помириться, понять и принять друг друга прежде, чем Эльвира ушла от нас этим летом. Боль утраты всё ещё не остыла, и бесконечно жаль времени, потраченного на семейное противостояние.
А вот с бабушкой я даже помириться не успела, она очень гневалась на меня за то, что я втянула Юлю в религиозные сети и сестрёнка повредила себе психику. Мне сказали, что бабушка даже прокляла меня незадолго до смерти, и меня это нестерпимо мучило много лет, пока я не ощутила на себе, как проклятие из уст любимой бабушки проявило себя в форме концентрированной любви.
Во-первых, вскоре после этого я постепенно начала трезветь от религиозного опьянения. Во-вторых, протрезвев окончательно, я уехала на родину предков и начала здесь радикально новую жизнь. И, в-третьих, в этой жизни вдруг появилось такое, о чём я и мечтать не смела – оказывается, 95 лет в Эстонии нашу семью ожидало удивительное наследство в виде права на гражданство и европейский паспорт, дающий
