Однако, хоть 60-е и наступили, кое-какие традиции в доме № 8 по Уайтторн-авеню оставались неизменными. Помню, как я набирался куражу заговорить со своей первой подружкой Линдой, беспрестанно снуя на велосипеде мимо её дома, пока она не выходила, и я не врезался в неё. Не могу забыть и ощущения в своих штанах холодного ночного воздуха в темноте в компании с валлийской красавицей Тэффи. Однажды мои родители позволили ей остаться у нас дома на ночь. Собственно, они-то думали, что я буду ночевать в другой комнате, но когда они отправились спать, я прошмыгнул к ней, и вскоре мы заснули в объятиях друг друга. На следующее утро, когда папа пришел разбудить её, я всё еще находился там, и мы все трое испытали шок! Он смотрел на нас, кажется, целую вечность, пока не произнес: «Думаю, теперь нужно две чашки чая…»
Тем же утром он толкнул меня, сурово воскликнув: «Да будет тебе известно, что твои братья так не поступали, — он покачал головой в знак неодобрения. — Что ты там себе думаешь на яхте твоего отца?» Позднее я узнал, что оба моих брата поступили так же…
Спустя много лет, когда я купил дом в Ирландии, то переделал одну из его пристроек в некое подобие старомодной пивной. Над её дверью висит теперь вывеска с портретом Арчи в морской униформе и название пивной большими буквами: «Яхта твоего отца». Мой зять Пол любезно изобразил всё это, пока я отдыхал в баре. На другой стороне вывески красуется надпись: «Отличное вино, пиво и спирт — абсолютно задаром».
Когда кто-либо из нас разживался деньгами — например, когда я работал на сборе картофеля, или когда Арт и Тед начали выступать с концертами, — то мы всегда вручали половину маме. Папа приносил зарплату домой, на совесть отдавая маме её часть денег для ведения хозяйства, а потом так же на совесть спускал всё оставшееся в пивной. Если бы вы сказали мне, что однажды я построю собственную пивную в стиле тех дней, или что алкоголь сыграет в моей жизни неординарную роль, то я бы вам ни за что не поверил.
Задняя комната в доме № 8 по Уайтторн-авеню вообще-то предназначалась для столовой, но вместо этого её до самого потолка забили пластинками и инструментами. Это была наша музыкальная комната, и именно здесь мои братья устраивали свои вечеринки с друзьями-битниками из школы искусств. Мой дядя Фред вытащил из стены, разделявшей эту комнату и кухню, несколько кирпичей, сделав тем самым люфт, чтобы мама могла передавать нам чай и кофе без лишних хлопот. Получилось нечто вроде бара.
Я любил вечеринки своих братьев и просто не отрывал глаз от девчонок, которые на них появлялись. На них были ярко-красные, жёлтые и зелёные платья, браслеты и длинные серёжки. Например, Вив была древнеегипетской богиней, Элен — молодой Одри Хепберн, а Джеки — надутой Ким Новак. Мария, Дорин и Джулии — лишь немногие имена из всех, кого я могу припомнить среди по-декадентски валявшихся в те часы на диване. Они были великолепны, богемны, по-настоящему красивы, и я был влюблен во всех разом. К моему несчастью, им было уже по 17–18 лет, а мне — только 7 или 8, и я все ещё носил короткие фланелевые штанишки.
Все тогда исполняли музыку скиффл. Но случались также ритм-энд-блюзовые и традиционно-джазовые джем-сейшны, которые устраивались парнями в брюках-дудочках и тёмных очках. Мне безумно хотелось тусоваться с ними, стать частью их команды, но Арт и Тед были вынуждены выгонять меня, так как никому не хотелось целоваться и обниматься в моём присутствии. Так что Арт или Тед давали мне несколько монет и говорили: «Ронни, сбегай-ка в ларёк и купи нам плитку шоколада и бутылку лимонада». Магазины находились только в конце улицы, в общем-то не очень далеко, но достаточно, чтобы выиграть у меня 10–15 минут. Но я отвечал: «О-кей, конечно. Засеките время — вот увидите, как быстро я вернусь!» Мне не хотелось ничего пропустить. Арт просил меня, чтобы я не очень торопился, а Тед уверял, что нет никакой необходимости бежать туда и обратно на том же количестве оборотов, но я не понимал их намеков и старался изобразить из себя олимпийского бегуна. Ещё до того, как они могли сделать своё дело, я спустя четыре минуты снова торчал в музыкальной комнате с лимонадом и шоколадом, сияя от гордости.
Музыка, живопись, театр, юмор и девушки — вот что привлекало меня в образе жизни братьев. Я желал заниматься тем же и хотел иметь всё это еще в больших количествах, так что я решил научиться играть на всех инструментах, которые друзья братьев приносили с собой на вечеринки. Тут были кларнеты, корнеты, банджо, гитары, саксофоны, трубы, расчески с бумагой, казу, губные гармоники, самодельная ударная установка с китайскими деревянными блоками и стиральная доска, которая стала моим первым инструментом. Я так хорошо изучил её, что в 1957-м, когда у Теда был концерт со скиффл-группой «Candy Bison» в кинотеатре «Мальборо» на Йивсли-Хай-стрит, он взял меня с собой. Скиффл был очередным музыкальным импортом из Америки. Чернокожие музыканты с Юга в самом начале века брали первые инструменты, которые попадались им под руку, и так как они не могли позволить себе приобрести что-либо другое, то в основном в их оркестрах играли на самодельных инструментах: казу, ложках, кастрюлях, сковородках, стеклянных стаканах и контрабасах из коробок. Все мы сперва играли скиффл, даже «Битлз».
Я понял, что у меня появился шанс выступить тем вечером потому, что я стал членом банды. Оказывается, Тедов игрок на стиральной доске в тот день заболел, а скиффл нельзя играть без стиральной доски. Мне было 9 лет. Мы играли в перерыве между двумя фильмами с Томми Стилом. Я очень нервничал, когда выходил на сцену, но когда оказался там, лишь только начав водить по своей стиральной доске и почувствовав волнительное присутствие публики, понял, что это — очень неплохая работка.
Арт очень любил ритм-энд-блюз, а Тед — традиционный джаз, так что я вырос на «Jug Stompers» Гаса Кэннона и Поле Уайтмене, Лидбелли, Биксе Байдербеке, Сиднее Бекете, Джанго Рейнхардте, Луи Армстронге и Чаке Берри (которого я много позже узнал как одного из самых величайших безумцев на планете). Это был чудесный винегрет из влияний.
Арт купил мне первый пластиночный проигрыватель — серо-бордовый «Дансетт». Это была современная технология — у него был выгнутый тонарм, с помощью которого можно было ставить сразу несколько пластинок, и они автоматически проигрывались, одна за другой. Правда, довольно часто две или три пластинки падали на диск проигрывателя одновременно. Но «Дансетт» мог проигрывать диски на 45, 33 и 78 оборотов (последние моя мама называла «на 79 оборотов»). «Дансетт» стал для меня дверью в мир саунда. Арт купил мне и первые пластинки — среди них «Great Balls Of Fire» («Огромные огненные шары») Джерри Ли Льюиса.
