еще можно было жить у родных, и я три недели прожила с ними. Мои кузены были безработными и зарабатывали тем, что ездили на своей машине с прицепом по городу, собирали у людей требовавшую ремонта мебель и, отремонтировав ее у себя дома, развозили заказчикам. Это давало возможность жить, по нашим советским нормам, более чем обеспеченно. Как они радовались моему приезду, все свободное время мы проводили вместе, где только ни побывали за эти три недели.
Выполнявшая наш большой заказ дюралюминиевая компания помещалась вблизи аэродрома Бурже. Ежедневно за мной приезжал шофер фирмы и после рабочего дня он же отвозил меня в Эпинэ. По дороге я упражнялась во французском языке, беседуя с шофером. Как у меня получалось, не знаю, но французы, впрочем, как и немцы, не уставали меня хвалить и никогда никто не позволил себе посмеяться надо мной. В то же время в отличие от немцев, с которыми я имела дело в Кельне и Бонне, непосредственные и живые французы откровенно удивлялись тому, что молодая женщина не может в России выйти замуж и вынуждена ездить по свету за какими-то трубами. Когда я говорила им, что у меня есть муж и девятимесячная дочь, они удивлялись еще больше: «Зачем же тогда работать? Неужели муж не может вас обеспечить?». По их мнению, нормальная замужняя женщина должна быть хозяйкой дома, женой, матерью, а старые девы ну, те пусть работают.
В сентябре 32-го года мы, оставив Наташу в Берлине с Кларой, уехали в отпуск сначала в Москву, а затем в Крым в санаторий ЦИКа. Тогда существовало правило: все советские служащие за границей должны были проводить отпуск на родине. Наверное, чтобы не отвыкали и не отрывались от нее.
Повидавшись с моим отцом, родными и друзьями, мы отправились в Форос. В то время санаторий располагался во дворце Кузнецова, до революции владевшего, если не ошибаюсь, фарфоровыми заводами. По берегу моря растянулся прекрасный парк, второй по красоте и богатству флоры после знаменитого Никитского сада. Сейчас там санаторий ЦК партии, выстроено еще шесть больших корпусов. Парк хорошо сохранился.
Я была там с друзьями глубокой осенью 83-го года. Отдыхающих было уже мало, и нас пускали в парк и на пляж этого закрытого санатория. А тогда, в 32-ом году, все жили во дворце, нас было немного, ели за одним большим столом. Плавали, играли в волейбол, гуляли по окрестностям, поднимались в горы. С нами вместе были люди, которых Сеня знал по совместной работе и службе в армии. Он был неизменным капитаном волейбольной команды.
Возвращаясь из отпуска, я побывала у себя в лаборатории и узнала, что химического факультета МВТУ нет больше, все факультеты преобразованы в самостоятельные вузы.
Химический факультет стал Академией химической защиты имени Ворошилова, электротехнический это теперь Московский энергетический институт, кафедра аэродинамики превратилась в Военно-воздушную академию имени Н. Е. Жуковского, строительный факультет стал институтом, МИСИ имени Куйбышева, а механический теперь, собственно, и есть МВТУ имени Баумана.
Наши сотрудники произведены в разные чины, их одели в военную форму.
Студенты стали слушателями Академии.
Все изменилось.
Побывала я и в Карповском институте у А. Н. Фрумкина, который предложил мне продолжить научную работу в Институте физической химии и электрохимии, входящем в число всемирно известных своими трудами институтов Кайзера Вильгельма.
Ученые разных стран стремятся там поработать под руководством ведущих ученых мира. Как же мне этого добиться?
Оказывается, недавно в Москве на конференции по физической химии был один из директоров этого института профессор Михаэль Поляни. Александр Наумович может обратиться к нему с просьбой предоставить мне возможность поработать у него, пока я по семейным обстоятельствам буду жить в Берлине. Сказано - сделано. С рекомендательным письмом в руках я уехала в Берлин,
Поляни принял меня очень хорошо, сказал, что хотел бы продолжить свои связи с русскими учеными и охотно предоставит мне возможность поработать в его отделе.
Трудность заключается в том, что я не только не буду ничего получать за свою работу, но придется, по правилу для всех иностранцев, работающих в Институте, платить самой, и немало, за научное руководство, рабочее место, приборы, препараты, услуги мастерских. Профессор Поляни по моему лицу понял, что нам, советским, такая роскошь не по карману, не то что богатым американцам или японцам. Он обещал договориться с администрацией о льготных условиях для меня.
Когда я снова пришла, он сообщил, что полностью избавить меня от платы не удалось, но он лично отказался от вознаграждения за руководство, за место в лаборатории платить тоже не придется. И все-таки оставалась порядочная сумма. Мы с Сеней решили ее выкроить, отказавшись от дорогой квартиры в фешенебельном районе Берлина.
Не терять же исключительный шанс поработать в лучшем научном учреждении Европы!
В Институте физической химии и электрохимии работали три мировые знаменитости: нобелевский лауреат профессор Фриц Габер, избранный, кстати, почетным членом Академии наук СССР в 1932 году; профессор Фрейндлих, автор знаменитой книги «Капиллярхеми», переведенной на все языки культурных стран мира, и самый молодой из директоров института профессор Михаэль Поляни, в тесном общении с которым я проработала целый год. Получив медицинское образование в Венгрии, он перед самой мировой войной переехал в Германию, был военным врачом. После войны отправился в экспедицию, изучавшую физику и химию океана. Попав в состав экспедиции врачом, он вернулся физикохимиком. Человек талантливый, увлекающийся, он после прихода к власти Гитлера покинул Германию и, имея уже мировое имя, успев сделать основополагающие работы в области физикохимии поверхностных явлений, снова резко изменил направление своих научных исследований занялся мировой экономикой. Работы его в этой области тоже получили признание.
Все семнадцать институтов этого большого научного центра находились в живописном районе Берлина Далеме, здесь же были разбросаны виллы, где жили ведущие ученые.
Сами институты небольшие, большей частью двухэтажные здания, при каждом сад, а уж виллы были просто загляденье - ни одна не похожа на остальные, а сады вокруг них один живописнее другого. Улицы носили имена классиков науки Фарадея, Эдисона, Коперника и других великих.
Сотрудников в далемских институтах было на удивление мало. Кладовщик, библиотекарь, кассир в одном лице. В отделе Поляни работал одноногий лаборант, он же стеклодув, электрик, механик. У нас было всего девять научных сотрудников, три небольших кабинета. А во всех трех отделах института - человек сорок.
Когда я, вернувшись в Москву, рассказала Фрумкину об
