этом, он слушал меня с нескрываемым интересом: за границу Александра Наумовича не выпускали. В Карповском же институте числились 350 сотрудников, но фактически работали тоже не более 40, остальные им только мешали. Так он считал, полагаю, не без оснований.
Я проработала у Поляни до самого нашего отъезда в августе 33-го года. Плодом этой работы была статья, опубликованная в Германии в ведущем специальном журнале.
Ее авторами были Поляни, Жуковская, немецкий физхимик Хеллер и японец Кадама.
В Далеме был клуб и спортивный комплекс при нем. Назывался он «Харнакхауз».
Чего только там не было! Большой, прекрасно оборудованный актовый зал, библиотека, бильярдные столы, кинозал, ресторан, танцевальная школа И зал, теннисные корты... Там проводились конференции. Там же я однажды слышала доклад Макса Планка. Конечно, я ничего не поняла, но ведь не каждому довелось увидеть великого ученого!
Приезжал к нам Вильгельм Оствальд, почтенный старик, иностранный член Петербургской Академии наук, лауреат Нобелевской премии. Это был последний год его жизни. В сопровождении Габера и Поляни он заходил и в нашу рабочую комнату. Как приятно было пожать руку самому Оствальду!
Работать с Поляни было большим удовольствием. Он не сидел в своем маленьком кабинете, а все время вертелся в лабораториях своих сотрудников, помогал, когда возникали трудности, поражал фонтаном идей и эрудицией. Но часто, когда он был срочно нужен кому-то, его находили в «Харнакхаузе» в школе танцев, на теннисном корте или в баре. Никакой солидности! Да ведь ему и было-то всего 42 года тогда.
Как я уже говорила, чтобы оплатить мою работу у Поляни, нам пришлось съехать с дорогой квартиры в доме торгпредства.
Снять квартиру было нетрудно. На окнах квартир, предназначенных к сдаче, были наклеены бумажки крест накрест. Как-то в воскресенье мы отправились искать жилье вблизи Далема. Зашли в один небольшой дом с наклейками на окнах. Когда мы осмотрели квартиру и узнали цену, то на вопрос хозяина доктора Отто, нравится ли нам квартира, мы любезно ответили, что нравится, и, если мы остановим на ней свой выбор, непременно вернемся к нему. На всякий случай он попросил оставить наш адрес.
Мы сняли другую квартиру, более подходящую. Собрались уже переезжать - и вдруг получаем официальное письмо из юридического бюро от адвоката доктора Отто с иском на крупную сумму. Мы якобы дали обещание хозяину поселиться у него, и он отказывал всем другим возможным жильцам, отчего понес большие убытки. Все его материальные потери были в письме перечислены и суммированы; нам во избежание судебного процесса предлагалось в короткий срок выплатить господину Отто указанную сумму.
Было ясно, что расчет был на то, что мы не захотим доводить дело до суда, тем более что немецкий суд будет всегда на стороне немца, особенно если он предъявляет иск гражданину СССР.
Сеня только рассмеялся, прочитав бумагу.
Господин Отто не ведал, что имеет дело с гражданами СССР, неподсудными суду Германии. Так что доктор остался с носом, да еще заплатил адвокату за услуги.
На самом краю Далема за последними виллами была маленькая улочка Иннэштрассе. Там в двухэтажном доме находилась наша новая скромная квартира. Домовладелица, старая вдова, свои, очевидно, немалые средства вкладывала в грандиозный аквариум на первом этаже. Был специальный человек, который обслуживал сложную автоматику: термостаты, каскады, подсветка.
Агенты поставляли пополнение обитателям аквариума. Сама хозяйка даже побывала в Японии, где познакомилась с знаменитыми коллекционерами и приобрела редких экзотических рыбок. Она очень любила показывать нам и нашим гостям свой аквариум.
Все восхищались, и это доставляло ей большое удовольствие.
Сейчас Далем отошел к Западному Берлину.
Гитлер поднимал голову, готовился фашистский переворот, это чувствовалось во всем. В январе 33-го года должны были состояться выборы рейхсканцлера.
Восьмидесятишестилетний Пауль фон Гинденбург терял свои шансы быть избранным, Гитлер завоевывал умы. Мы часто слышали по радио его демагогические речи с истерическими выкриками. Видеть его не приходилось, хотя он часто выступал перед толпами людей на аэродроме «Темпельгоф». Советским сотрудникам и их семьям было строжайше запрещено посещать эти сборища во избежание каких-либо провокаций.
30 января Гитлер был избран рейхсканцлером Германии, Гинденбург фактически уступил ему власть. Темные силы распоясались.
По городу маршировали группы СС и гитлерюгенда. Распевали свои песни, выкрикивали лозунги. Начался погром, Громили и грабили еврейские магазины и предприятия. На больших витринах универмагов, принадлежавших евреям, черным дегтем малевали горбоносые профили и свастики. То же самое - на окнах и дверях домов, где жили известные в городе банкиры, адвокаты, писатели, ученые. Всюду антисемитские лозунги.
Ох уж эта немецкая любовь к порядку!
Как только погром кончился, на улицы вышли чистильщики. Смывали, стирали лозунги и рисунки, восстанавливали в городе чистоту и порядок. Началось повальное бегство из Германии не только евреев, но и всех, кому был ненавистен гитлеровский режим.
Мы мечтали уехать как можно скорей домой; все, что мы слышали и видели вокруг, было омерзительно. И было ясно, что скоро нас отзовут. Но когда? Скорей бы!
Проблема, о существовании которой раньше никто и не думал, неожиданно встала и перед Институтом физической химии электрохимии и его сотрудниками. Все три директора (так называли руководителей отделов) оказались еврейского происхождения. Габер был крещеный еврей. За большие заслуги перед кайзером, за научные работы, имевшие огромное значение в первой мировой войне, он получил звание тайного советника.
Поляни участвовал в первой мировой войне как врач, а Гитлер давал льготы тем, кто сражался на стороне Германии. Так что и Поляни и Габер могли продолжать работать.
Но этой привилегией они не воспользовались, хотя первым из трех директоров уехал все-таки Фрейндлих.
С Поляни получилось так: у меня было письмо от Фрумкина; Александр Наумович писал, что, если встанет вопрос об отъезде Поляни из Германии, мне поручается вполне официально вести с ним переговоры о переезде с семьей в Москву, где ему будут созданы все условия для плодотворной научной работы.
Я сказала Поляни, что хотела бы поговорить с ним о переезде в Россию. Он ответил, что такая беседа в стенах института небезопасна и пригласил меня с мужем и дочерью на воскресный обед к себе.
Нас хорошо приняли, очень вкусно накормили. Маленькой Наташей занялись мальчики - сыновья Поляни, а мы за чашкой кофе перешли к главному вопросу. Вот что ответил Поляни на наше предложение. Он высоко ценит советских ученых, но, посоветовавшись с фрау Поляни,
