В среднюю площадку въелись следы от ботинок. Маленькая, три на полтора метра, она была самой грязной из имевшихся в роте. На других площадках суворовцы либо начинали свой бег, либо затормаживали, а по средней, находившейся между двух лестниц, неслись и, не успевая тормозить, катились на резиновых и кожаных подошвах, оставляя на кафеле чёрные полосы.
Санька тёр намыленной щеткой площадку, но полоски не исчезали, не бледнели. Они так и оставались чёрными. Тогда он окунул тряпку в воду, прополоскал её несколько раз, отжал и, распластав по кафелю, начал снимать мыло. Потом снова намылил щётку. Он уже не обижался на сержанта. Вспомнились слова Володи Зайцева. «Человек – мир, он одинок, два мира насильно соединить нельзя». Какие странные слова! Он никак не мог понять их и забыть тоже не мог. Поэтому они вновь возвращались к нему. «Эту болезнь, наверно, можно вылечить дружбой». Но у него есть друг Витька. Значит, он не одинок. Но почему иногда бывает так грустно, особенно когда вспоминаешь о доме? И тогда кажется, что ты на планете один, и она пустынна. Он ещё раз собрал мыло с площадки отжатой тряпкой. Полоски стали белее.
— Что ж, неплохо, — услышал он над собой голос сержанта Чугунова, спускавшегося по лестнице. – Можете идти отдыхать.
— Я ещё не оттёр.
— Как хотите.
Санька почувствовал, что эти слова сержант сказал тихо, спокойно, без металла.
— Отмойте и можете отдыхать. Я проверять не буду.
Санька сменил воду и ещё раз намылил площадку. Потом он ещё раз поменял воду. И когда площадка приобрела свой первозданный вид, он поспешил спать.
Руки набухли от холодной воды, пальцы покраснели. Он уже не помнил, как добрался до постели, и утром, после команды «Подъём», никак не мог вспомнить, как раздевался, складывал обмундирование, как разбирал конверт сложенной постели, как влезал под одеяло и укрывался им.
— Танцы, опять танцы, — кипел Витька. – И кто придумал эти проклятые танцы?
Уроки танцев проходили в фойе клуба. По расписанию второй взвод седьмой роты танцевал на шестом уроке. Блестящие окна казармы седьмой роты через спортивную площадку смотрели в подслеповатые, закрытые шторами окна клуба. Это расстояние можно было преодолеть напрямик, но бдительно стоящий на страже сержант Чугунов строго следил за тем, чтобы второй взвод, уходящий на уроки в другие корпуса, напрямик не следовал, как недисциплинированные лучи света в пространстве, а двигался по тем кратчайшим ломаным, которые определило командование училища.
В фойе клуба в окружении тонких круглых колонн, отражаясь в малиновом паркете, их ждал учитель Евгений Эдуардович.
Чёрные туфли Евгения Эдуардовича блестели, брюки были тщательно отглажены, белая японская рубашка сияла целлулоидной белизной, пиджак сидел как на манекене в витрине Уссурийского универмага. Щеки его покрывал румянец цвета созревшей земляники, в тёмных глазах играли фонарики, и даже набриолиненные волосы чуточку поблёскивали.
— А, ребята, проходите, проходите, пожалуйста, — пригласил он тонким, почти женским голосом.
Витька тут же юркнул за колонну и исчез.
Когда взвод рассредоточился по краям фойе, Евгений Эдуардович который раз поведал о важности своего предмета.
— В танцах стираются различия между умственным и физическим трудом, — и тут же потёр руки, как бы показывая, как именно стираются. – Человечество выжило, потому что умело танцевать, — руки выплыли на уровень подбородка. – Каждый должен хорошо танцевать, — ладони плавно закачались в воздухе. – И обязательно прекрасно вальсировать, — пальцы нежно дотронулись до талии воображаемой партнёрши…
— Разве это офицер, который ходит строевым шагом, командует ротой, батальоном и даже полком и не умеет вальсировать? Вот, к примеру, мой папа дошёл до Берлина, а в Польше один поляк сказал ему, что наши офицеры плохо вальсируют и почти не знают, что такое полька и мазурка. Думаете, приятно было моему папе это слышать?
— Зато воевать умеем, — буркнул Витька.
— Да, конечно, — спохватился Евгений Эдуардович, — точно также ответил ему мой папа.
Евгений Эдуардович был лучшим учителем танцев в городе Уссурийске. Он участвовал в зональных, республиканских и союзных конкурсах, выступая блестяще, и каждый раз привозил оттуда призы и новые бальные танцы. На очередном занятии он показывал их, летая над паркетом.
Евгений Эдуардович любил рассказывать, что его приглашают в другие города, сулят различные блага, предлагают должности и квартиры, но каждый раз, слегка дотронувшись до волос и кокетливо поправив галстук, плавно отводил руку в сторону, как бы отвергая все предложения.
Евгений Эдуардович был патриотом родного Уссурийска и Приморья, и поэтому никогда и ни за что на свете не бросил бы их. После этих слов Евгений Эдуардович замолкал, давая Саньке и всем остальным представить, как рыдает Уссурийск, брошенный Евгением Эдуардовичем, и особенно громко рыдают его ученицы кружков бальных и народных танцев, которые он в большом количестве вёл в институтах, техникумах и предприятиях города.
Уже два месяца он преподавал танцы во втором взводе седьмой роты. После первого урока он выделил Витьку Шадрина и пригласил его в понедельник на танцевальный кружок. Витька, как воспитанный суворовец, поблагодарил учителя, но в понедельник пойти не смог, потому что помогал майору Осетрову, преподавателю танковой подготовки старших классов, промывать детали от танкового двигателя. В роту он пришёл к обеду, излучая солнечную улыбку и запах бензина. Там его уже поджидал Евгений Эдуардович, который, приблизившись к юному танкисту, машинально достал вчетверо сложенный платочек и прикрыл им нос. В таком виде, с заплатой на лице, увещевал он Витьку, при этом покачивая головой, как одуванчик в придорожном кювете. В среду на следующее занятие Витька плёлся за капитаном Баташовым, как телёнок на привязи. Капитан передал талант из рук в руки Евгению Эдуардовичу с напутствием:
— Привожу в последний раз. В следующий, если приведу, то лишь в наряд, и не просто, а с субботы на воскресенье.
И Витька с тяжестью в сердце стал сам посещать занятия. Один раз он всё же попробовал улизнуть в автопарк, но майор Осетров, сославшись на капитана Баташова, с раздражением доказал Витьке, что его предназначение пока дрыгать ногами, а не управлять танком. «Вот в старших классах другой разряд, там и военное училище под боком, там и разговор другой состоится, и в бой за тебя вступиться можно».
После танцев Витька булькал, как в чане смола, что он больше никогда не будет возиться с этой воображалой Танечкой, которую ему определили в партнёрши, и что больше не будет терпеть, чтобы эти дуры восьмиклассницы гладили его лысину против щетины, и что ногами он выписывает кренделя в последний раз. Но перед каждым занятием капитан Баташов напоминал ему о кружке, и Витька понуро плёлся на проклятые занятия. Он больше всего завидовал тем, кто набивал до шарообразного состояния сумки и шёл на секцию бокса, борьбы, гимнастики и на другие настоящие мужские тренировки.
