29 апреля. В аэропорту Вены сегодня собралось много народу. Мы снова демонстрировали полет нашего гиганта. Всех поразил подъем восьмитонной автомашины на внешней подвеске. Но для нас это был пустяк после полетов в горах Швейцарии. Вечером был прием в советском торгпредстве, где познакомились с Иоганном Карловичем Добиасом. Интересная личность. Жил в Советском Союзе, дрался в Испании, женат на русской, теща живет в Москве.
3 мая. Последний день в Вене. Завтра улетаем в Белград. С утра был осмотр вертолета. Обнаружены металлические блестки в фильтрах одного из двигателей. Это сигнал тревожный, машине слишком пришлось напрягаться. Вертолет поработал на славу, сделал очень много, и хочется добрую машину исправной довести домой.
4 мая. С утра выполнили контрольный полет. Вроде все хорошо, фильтры чистые. Взлетели и взяли курс на Будапешт. Через полчаса уже пересекли границу Австрии. Мы над территорией Венгрии — восьмого государства на нашем пути. Слева видна Чехословакия. Вскоре приземлились в Будапеште.
5 мая. Осмотр фильтров опять не порадовал. Все-таки блестки есть. Надо лететь домой. Взлетаем и берем курс на Львов. Через сорок минут слева пограничный город Чоп. Здравствуй, Родина! Переваливаем Карпаты, и мы во Львове. Закончив таможенный и пограничный ритуал, через четыре часа вылетаем в Киев. Последняя ночевка перед Москвой.
6 мая. Утром встали рано. Все волнуются. Погода хорошая, но Москва не принимает — сильный ветер. Наконец получаем «добро». Ветер попутный, и нас быстро несет домой. Через три с половиной часа пошли леса Подмосковья. Вот и аэродром. Снижаемся по спирали, видим толпу встречающих — там наши родные и друзья. Ровно два месяца назад мы покинули их, и вот мы снова дома. Перелет вокруг Европы закончен. Пройдено 11 тысяч километров, выполнена очень трудная работа...
Весь этот дневник — только торопливый слепок с двух месяцев той насыщенной жизни, к которой так привык Гарнаев. Они прошли над Европой сквозь все ее дожди, как бы гонимые ветром, до сих пор не признающим границ, — тем ветром, что мы исстари привыкли благословлять, если он становится попутным и несет нам благоденствие долгого мира... Летчик-строитель — это новая профессия нашего тревожного века, но она из тех, которым прежде всего должно принадлежать нормальное будущее.
И сквозь скупые строки дневника можно было бы увидеть гораздо больше, чем успел записать Гарнаев. «Вертолет стал обледеневать». «Через час приземлились в Вене...» За этой короткой записью стоит очень многое: в горах, сквозь которые когда-то ценой жизни прорвался Гео Чавес, большой вертолет при очень плохой видимости, уже обледеневая, прошел дорогой, известной только местным летчикам. И два австрийских пилота, вдруг увидев над собой вертолет, все время ехали за ним на машине. К их удивлению, опыт экипажа и его уверенность в своем мастерстве благополучно провели машину над горами вслепую...
* * *
В свободное время Гарнаев любил со своего бетонного аэродрома зайти на небольшой соседний, где пахнет травой и живой землей и где молодые токари, служащие или студенты, как и он когда-то, обучаются летному делу в аэроклубе, часто мечтая втайне тоже стать когда-нибудь испытателями. Он любил потолковать здесь с учлетом, сказать ненавязчиво пару точных и теплых слов, которые пригодятся на будущее.
Мне кажется, что вас было бы трудно отличить друг от друга, если, конечно, не говорить о разнице в возрасте, а тем более о том, что вы уже не встретитесь никогда...
Однажды в обыкновенной московской бане к человеку, татуированному буквально с ног до головы, подошел мальчишка и сказал, что в другом углу моется точно такой же синий, — так после многих лет разлуки вдруг неожиданно увиделись два кочегара с броненосца «Потемкин»; когда корабль после восстания уходил интернироваться в Румынию, все в кочегарке с горя разрисовали себя, чтобы когда-нибудь узнать при встрече. Вы оба были схожи, как два потемкинца, — если бы все сложилось иначе, простое имя Коли Федорова могло бы стать таким же известным и веским, как и простое русское имя Юры Гарнаева. Выйдя из обычной рабочей семьи, вы оба привыкли с детства во всем рассчитывать прежде всего на себя.
Когда эта книга сдавалась в набор, в ней было написано: «Я говорю прежде всего о Гарнаеве потому, что в летной комнате он стал образцом для молодых не только как испытатель, но и как бесстрашный боец с судьбой, — недаром после самых трудных лет жизни он хранил подаренную другом зажигалку с надписью: «Не покоряйся судьбе, а выходи навстречу». Для молодых космонавтов он стал легендой — человек, который уходил из самых тяжких ситуаций, дважды выпрыгивал из-под вращающихся лопастей вертолета, рвал грудью провода при приземлении с парашютом. В минуты опасности он не терял воли к жизни, энергии, упрямого мужского оптимизма. Настоящий рабочий неба, он навсегда был слит с любимым своим делом, его никто не видел даже за таким безобидным, но пустым занятием, как игра в домино. Меня пленяет широта его таланта — он выступал на клубной сцене, писал стихи. Известный летчик и парашютист, он прошел через десятки городов и стран — побывал в Америке у конструктора Игоря Сикорского, обучал в Каире арабских пилотов, — он много учил других и всегда учился сам, не потеряв ни разу главного в жизни: преданного интереса к своей работе, острого сознания всего ее значения для расцвета техники нашего века».
Теперь, перечитав эти строки, невольно ставшие моим прощальным словом, я думаю, как мы еще часто бываем недостаточно щедры к живым, если приходится доказывать, как мало еще знаем мы тех, кто несет на себе небесный свод, как атланты в известной песне; кто своей ежедневной работой на опасном, переднем краю рвущейся в небо техники каждый день готов закрыть собой нашу землю от всех пожаров...
Я знаю, что даже писать мне теперь будет трудно — одному крылу без другого. Каждый, кто с чистой совестью пережил войну, не может не сказать перед теми, кто погиб, — в морской или в самой обычной пехоте: простите, что мы еще живы и судьба тогда пощадила нас. Но время проходит, и кто-то снова будет опять с детства стремиться вслед за своим косым дождем, куда-то за горизонт, и кто-то должен опять позвать их в этот путь, как звали нас в свое время те дорогие нам имена, что после себя оставляют огонь, а не пепел.
С зарею он входил под роковые своды,
Ногою твердою переступив порог;
Он, как поденщик, выполнял урок;
Безмолвный, яростный, с лицом оцепенелым,
Весь день он занят был своим бессмертным делом.
