Наши слуги обнаружили и поймали змею, которая ужалила Али. К счастью, выяснилось, что это была вовсе не кобра, как того боялись, а песчаная гадюка. Она тоже ядовита, но ее яд не такой сильный. Большинство людей, ужаленных гадюкой, обычно выживают, хотя им приходится пережить немало страхов и боли.
Все были обрадованы этой новостью и тем, что Али, которого уже почти похоронили, будет жить. Асад тут же сообщил это известие Али:
— Али, да благословит Господь твоих сестер, которые приготовили тебе противоядие.
И это было правдой. Противоядие явно облегчило боль Али и ускорило процесс выздоровления. Но Али довольно холодно отказал сестрам в их вкладе в его исцеление.
— Нет, Асад, — сказал он, — просто мое время еще не пришло. Вспомни мудрое изречение, которое гласит, что, пока мой день не настал, никто не в силах нанести мне смертельного удара, но, когда этот день придет, никто уже не сможет меня спасти. — Али улыбнулся: — Мои сестры никакого отношения к удачному повороту событий сегодня не имеют.
Даже жены Али обменялись скептическими взглядами. Однако в связи с тем, что он еще совсем недавно был близок к смерти, вся семья пребывала в благодушном настроении, и никто не упрекнул его.
Покидая шатер, каждый по очереди подошел к Али и пожелал ему скорейшего выздоровления. Когда подошла моя очередь, он посмотрел на меня и усмехнулся:
— Что ж, Султана, я знал, что Господь не заберет такого человека, как я, из этого прекрасного мира, пока такая грешница, как ты, еще живет, пользуясь его благословением.
Я грустно улыбнулась Али. И хотя мы с ним обнялись, я поняла, что в глазах моего брата мы остаемся врагами.
Мы с Каримом вернулись в наш шатер — я очень устала. Карим безмятежно проспал всю ночь, в отличие от меня. Меня же посещали бесконечные видения, в которых ко мне неоднократно являлась мама. Она все время повторяла одно и то же, что моя земная жизнь не приносит мне ни счастья, ни выполнения моей миссии в этой жизни. Я проснулась только со звуком ранней утренней молитвы, долетавшей до нашего шатра.
Мои сны были настолько реальными, что казалось, между маминой смертью и настоящим днем нет временного промежутка. И поэтому я с надеждой посмотрела вокруг, не находится ли мама, живая, во плоти, где-то совсем рядом и не ждет ли она меня, чтобы дать добрые напутствия своей младшей дочери на дальнейшую ее жизнь.
Потом я вспомнила, что мама уже находится в мире ином гораздо дольше, чем я знала ее. Мне было только одиннадцать лет, когда она умерла, и я уже двадцать четыре долгих года живу без маминых ласковых рук. Эта мысль так расстроила меня, что я встала с постели и вышла из шатра, не сказав никому ни слова.
Я направилась в пустыню, и горестные слезы текли по моим щекам.
Чего мама от меня хотела? Как мне стать такой, какой она хотела меня видеть? Где я оступилась? Как мне изменить свою жизнь?
Я была так измучена этими мыслями, что не заметила, как посветлело небо и как солнце начало вставать над пустыней. Я не видела даже, что ко мне идет Сара, пока она не села рядом со мной.
Сара коснулась моей руки:
— Султана?
Наверное, выражение моих глаз расстроило Сару. Она спросила меня:
— Милая, с тобой все в порядке?
Увидев мои слезы, Сара обняла меня:
— Султана, ты должна мне все рассказать. Абсолютно все.
Сквозь рыдания я с трудом прошептала:
— Сара, я рисовала себе свою жизнь такой, какой хотела ее видеть. Но сейчас я знаю, что все прожитые мною годы никчемны. Мама мне это сказала.
Сара внимательно посмотрела на меня и произнесла:
— Султана, твоя жизнь не была никчемной. Ты вырастила детей. Ты сделала Карима счастливым человеком. Ты подвергала себя большой опасности, пытаясь привлечь внимание мира к положению наших женщин.
— Этого недостаточно… Недостаточно… — бормотала я вся в слезах. — Мама все время говорит мне, что я должна делать гораздо больше.
Сара довольно долго сидела молча, предаваясь своим размышлениям. Наконец она заговорила:
— Султана, мало кто из нас делает достаточно. Теперь я наконец это осознала.
Я с интересом посмотрела на Сару. Неужели ей тоже во сне является мама?
— Что ты имеешь в виду? — спросила я.
Сара глубоко вздохнула, потом достала из кармана кофты, надетой поверх платья, многократно сложенный лист бумаги.
Медленно и тихо она произнесла:
— В Саудовской Аравии легко быть трусом. Слишком много рискуешь потерять.
Вид у Сары был горестным и печальным. О чем это она говорит?
— Султана, сейчас я поняла, что нужно было горы свернуть, но спасти Муниру. Вместе с остальными сестрами мы смогли бы помочь бедной девочке укрыться в другой стране.
Я с трудом дышала. Неужели что-то случилось с Мунирой? Она умерла?
Сара протянула мне сложенный листок.
— Я вчера вечером нашла это. — Голос Сары стал совсем тихим. — Сердце мое разрывается от раскаяния.
Я развернула листок и увидела, что он заполнен строками, написанными мелким четким почерком.
Сара объяснила:
— Несколько недель назад я дала Мунире почитать одну из моих книг. В тот день, когда Мунира вернула книгу, я занималась сборами, готовясь к нашему путешествию. Подумав, что, возможно, перечитаю книгу во время нашей поездки, я положила ее в чемодан. Вчера ночью я не могла заснуть и открыла книгу и вот что там обнаружила.
Глаза Сары были красными и полными слез.
Показав на написанное, она попросила:
— Султана, прочитай, что Мунира нам говорит.
Мои руки, державшие листок, так дрожали, что я не в состоянии была что-либо прочесть, будучи уверенной, что передо мной предсмертная ее записка.
Сара помогла мне держать листок.
Это было стихотворение Муниры.
Погребенная заживо
Я жила и узнала, что такое смеяться.
Я жила жизнью девочки, у которой все впереди.
Я жила жизнью девушки, которая познала радость женственности.
Я жила и мечтала о любви достойного мужчины.
Я жила жизнью женщин, у которых надежду вскоре украли.
Я жила жизнью человека, мечты которого разбиты.
Я жила, испытывая ужас перед каждым мужчиной.
Я жила в страхе перед надвигающимся ужасным совокуплением.
Я жила, чтобы увидеть дьявола, воплощенного
В мужчине, который управляет каждым моим движением.
Я жила как нищенка с этим мужчиной, моля об одном, чтобы дал мне покой.
Я жила, чтобы видеть, как мой муж наслаждается тем, что он мужчина.
Я жила, чтобы меня насиловал мужчина, которому я была отдана.
Я жила только затем, чтобы каждую ночь быть изнасилованной.
Я жила, чтобы быть погребенной заживо.
Я жила и не понимала, почему те, кто уверяли, что любят меня, позволили меня похоронить.
Я жила, чтобы познать все это, хотя мне еще нет и двадцати четырех.
Мы обе не могли произнести ни слова от невыносимой боли: мы с сестрой только смотрели друг на друга.
