и хорошо вооружены), поскольку союзники сильно давят на Швецию, чтобы она вступила в войну против этой грозной армии.
Решено было, что Керстен отправится 3 марта. Накануне отъезда Гюнтер передал ему официальный правительственный документ, определявший его задачи и наделявший его официальными полномочиями для выполнения этой миссии.
Третьего марта, когда Керстен уже готовился уезжать, к нему домой, задыхаясь, прибежал Хиллель Шторх. Он размахивал телеграммой, полученной из Нью-Йорка от президента Всемирного еврейского конгресса. В сообщении говорилось, что немцы собираются со дня на день взорвать лагеря, где большинство заключенных составляют евреи.
— От имени конгресса я умоляю вас, вмешайтесь, — сказал Шторх.
Когда Керстен улетал, главной частью его багажа был огромный портфель, до отказа набитый бумагами. Теперь доктор был тайным посланником шведского правительства и Всемирного еврейского конгресса.
14
В Германии тиски сжимались все плотнее. Восточная штаб-квартира Гиммлера была уже не в Житомире — в сердце Украины, и даже не в Хохвальде в Восточной Пруссии, а уже в Хохенлихене, недалеко от Берлина и всего в двадцати пяти километрах от Хартцвальде.
Рейхсфюрер и его службы разместились в санатории для солдат СС. Сам Гиммлер тоже жил там в палате для раненых — маленькой унылой комнате с голыми стенами, выкрашенными тусклой эмалевой краской.
Керстен обнаружил его в очень плохом состоянии, но сам рейхсфюрер все еще был не способен поверить в поражение. Его фанатизм поддерживал его вопреки всему. Во всяком случае, он делал вид, что это так, и именно это помогало ему обманываться.
— Ничего не потеряно! — воскликнул он, едва увидев доктора. — У нас еще осталось наше секретное оружие. Мир содрогнулся от наших «Фау-2». И это еще цветочки. Вот увидите, сами увидите: последние бомбы этой войны будут немецкими.
Гиммлер часто изрекал такие угрозы, и каждый раз Керстен чувствовал тревогу. В секретных лабораториях разрабатывали дьявольские средства массового уничтожения, он это знал. Но теперь он этого больше не боялся. Было уже слишком поздно.
Нервозное возбуждение, охватившее Гиммлера в момент, когда он истерически провозглашал победу, которая была уже невозможна, только усилило его боли. Он рухнул на железную кровать весь в поту, с искаженным лицом и заострившимися скулами. Керстен принялся за лечение.
Когда острую боль удалось немного успокоить, он спросил:
— А правда, что вы получили приказ взрывать лагеря при приближении союзников?
— Да, это правда, — ответил Гиммлер. — А откуда вы это знаете?
— От шведов.
— А! Они там уже в курсе? Неважно! Мы все равно это сделаем. Если мы проигрываем войну, наши враги должны умереть вместе с нами.
— Великие немцы великих времен прошлого так бы не поступили, — возразил Керстен. — И сегодня вы — самый великий руководитель немецкой расы. Сейчас вы могущественнее Гитлера. Ваша страна гибнет. Войска не справляются. Генералы больше ничего не могут. Только у вас есть доступные силы — полиция и СС.
Гиммлер ничего не ответил. Он знал, что Керстен говорит правду. Но он привык только подчиняться, у него вызывала запредельный ужас сама мысль о том, чтобы принять на себя полную ответственность и командование.
— Будьте благородны! — опять взялся за свое Керстен.
— А кто меня поблагодарит? — резко спросил Гиммлер. — Никто.
— История, — сказал Керстен. — Вы прославитесь тем, что спасете восемьсот тысяч человек.
Гиммлер, не отвечая, пожал плечами — сейчас у него были более важные дела.
Керстен больше не настаивал. Но чтобы не остаться ни с чем, он все-таки заговорил об одном из трех порученных ему дел — о том, где он был наиболее уверен, что Гиммлер ему не откажет. Надо было добиться того, чтобы Кальтенбруннер прекратил бесконечно затягивать дело с колонной Бернадота. И действительно, как только Гиммлер узнал, что его приказам не подчиняются, он сильно разозлился на начальника гестапо и самым строгим образом приказал ему предоставить его службы в полное распоряжение шведского правительства.
Самая легкая проблема была решена. На следующий день Керстен вернулся к вопросу о взрыве концлагерей. Гиммлер опять категорически отказался спасти жизнь восьмисот тысяч заключенных.
Борьба продолжилась, но нет никакого смысла снова ее описывать, даром что глобальная драма, следствием и важной частью которой она была, подходила к концу. Однако следует добавить, что с тех пор, как Керстен начал лечить рейхсфюрера, соотношение сил полностью изменилось.
Теперь Гиммлер был представителем агонизирующего режима, у которого не было будущего. Единственная власть, которая у него оставалась, — это возможность увлечь невинных за собой в бездну, куда провалятся и сам Гитлер, и его бред сумасшедшего. Чтобы укротить, как-то обезвредить эту чудовищную жажду мести, у Керстена до этого времени было только одно средство — его искусство целителя.
Но за пять лет его влияние на Гиммлера очень возросло и глубоко пустило корни. Рейхсфюрер привязался к нему, верил ему так, как ни одному человеку на свете. Керстен же разделял нравственные ценности и пользовался поддержкой цивилизованного мира, который воплощало шведское правительство. И даже в ближнем кругу рейхсфюрера, находившегося в отчаянном положении, доктор был не одинок — в одном с ним направлении работали также его надежные и преданные союзники: Брандт, которому Керстен полностью доверял, командующий войсками СС Бергер и Шелленберг, в руках которого была сосредоточена власть над всей шпионской сетью и которого Гиммлер только что произвел в генералы по настоятельной просьбе Керстена.
Все эти факторы, вместе взятые, спустя неделю упорных усилий помогли вырвать восемьсот тысяч человек из лап неминуемой смерти. Эта победа была оформлена одним из самых примечательных документов военного времени.
Двенадцатого марта 1945 года в унылой палате солдатского санатория СС на убогом столе из некрашеного елового дерева Гиммлер в присутствии Керстена и Брандта собственноручно написал бумагу, которую сам же и озаглавил:
ДОГОВОР ВО ИМЯ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА
Там было написано, что:
1. Концентрационные лагеря не будут взорваны.
2. При приближении союзников на них будут вывешены белые флаги.
3. Ни одного еврея больше не казнят, и с евреями будут обращаться так же, как и со всеми другими заключенными.
4. Швеция может отправлять индивидуальные посылки еврейским заключенным.
Под этим договором они поставили подписи. Сначала Гиммлер, затем Керстен [65].
15
Через два дня после подписания «Договора во имя человечества» Керстен, все еще продолжавший лечить Гиммлера в солдатском санатории, предотвратил еще одно массовое убийство.
Речь шла о Гааге. Немецкие войска все еще удерживали голландскую столицу. Один из самых красивых пригородов Гааги, Клингендаль, был превращен в настоящую крепость. И вот в первую неделю марта офицер по фамилии Фегеляйн — один из тех, кто обеспечивал связь между Гитлером и Гиммлером, —
