писателей в количестве 45 человек. Грибачев в своем выступлении заявил, что исключению Пастернака из Союза писателей должно предшествовать широкое выступление советской общественности на страницах печати. Решение Союза писателей об исключении Пастернака из своих рядов должно явиться выполнением воли народа. Позиция тов. Грибачева была поддержана писателями Л. Ошаниным, М. Шагинян, С. Михалковым, А. Яшиным, С. Сартаковым, И. Анисимовым, С. Герасимовым и некоторыми другими. С. А. Герасимов заявил, что «надо дать просто выход народному мнению на страницах широкой печати». В выступлениях тт. Грибачева и Михалкова была высказана мысль о высылке Пастернака из страны. Их поддержала М. Шагинян. Все 30 выступавших осуждали роман, которого они не читали.
Состоявшееся 27 октября совместное заседание президиума правления Союза писателей СССР, бюро Оргкомитета Союза писателей РСФСР и президиума правления Московского отделения стало следующим шагом, легшим на уже подготовленную почву. Оно проходило в набитом до отказа белом зале Союза писателей. Председательствовал старый друг Пастернака Николай Тихонов. Докладывал Георгий Марков, секретарь правления Союза писателей. Присутствовал Поликарпов. Пастернак в последний момент предупредил о том, что не приедет, сославшись на нездоровье.
В этот день он направил письмо правлению Союза писателей и общемосковскому собранию писателей:
«1. Я искренне хотел прийти на заседание и для этого приехал в город, но неожиданно почувствовал себя плохо. Пусть товарищи не считают моего отсутствия знаком невнимания. Записку эту пишу второпях и наверное не так гладко и убедительно, как хотел бы.
2. Я еще и сейчас, после всего поднятого шума и статей, продолжаю думать, что можно быть советским человеком и писать книги, подобные «Доктору Живаго». Я только шире понимаю права и возможности советского писателя и этим представлением не унижаю его звания.
3. Я совсем не надеюсь, чтобы правда была восстановлена и соблюдена справедливость, но все же напомню, что в истории передачи рукописи нарушена последовательность событий. Роман был отдан в наши редакции в период печатания произведения Дудинцева и общего смягчения литературных условий. Можно было надеяться, что он будет напечатан. Только спустя полгода рукопись попала в руки итальянского коммунистического издателя. Лишь когда это стало известно, было написано письмо редакции «Нового мира», приводимое «Литературной газетой». Умалчивают о договоре с Гослитиздатом, отношения по которому тянулись полтора года. Умалчивают об отсрочках, которые я испрашивал у итальянского издателя и которые он давал, чтобы Гослитиздат ими воспользовался для выпуска цензурованного издания как основы итальянского перевода. Ничем этим не воспользовались.
Теперь огромным газетным тиражом напечатаны исключительно одни неприемлемые его места, препятствовавшие его изданию и которые я соглашался выпустить, и ничего, кроме грозящих мне лично бедствий, не произошло. Отчего же нельзя было его напечатать три года тому назад, с соответствующими изъятиями.
4. Дармоедом в литературе я себя не считаю. Кое-что я для нее, положа руку на сердце, сделал.
5. Самомнение никогда не было моим грехом. Это подтвердят те, кто меня знает. Наоборот, я личным письмом Сталину просил его о праве трудиться в тишине и незаметности.
6. Я думал, что радость моя по поводу присуждения мне Нобелевской премии не останется одинокой, что она коснется общества, часть которого я составляю. В моих глазах честь, оказанная мне, современному писателю, живущему в России, и, следовательно, советскому, оказанная вместе с тем и всей советской литературе. Я огорчен, что был так слеп и заблуждался.
7. По поводу существа самой премии ничто не может меня заставить признать эту почесть позором и оказанную мне честь отблагодарить ответной грубостью. Что же касается денежной стороны дела, я могу попросить Шведскую академию внести деньги в фонд Совета Мира, не ездить в Стокгольм за ее получением или вообще оставить ее в распоряжении шведских властей. Об этом я хотел бы переговорить с кем-нибудь из наших ответственных лиц, быть может с Д. А. Поликарповым, спустя недели полторы-две, в течение которых я приду в себя от уже полученных и еще ожидаемых меня потрясений.
8. Я жду для себя всего, товарищи, и вас не обвиняю. Обстоятельства могут вас заставить в расправе со мной зайти очень далеко, чтобы вновь под давлением таких же обстоятельств меня реабилитировать, когда будет уже поздно. Но этого в прошлом уже было так много! Не торопитесь, прошу вас. Славы и счастья вам это не прибавит».
В обсуждении с горячностью принимали участие давние знакомые Пастернака и его бывшие поклонники: Валентин Катаев, Николай Чуковский, Мариетта Шагинян, Вера Панова, Иван Анисимов, Александр Прокофьев, Ираклий Абашидзе. Открыто признаваясь в том, что не читали романа, они убежденно поносили эту вещь и ее автора. Их особенно возмутило письмо, полное независимости и чувства собственного достоинства, которое Пастернак написал в президиум заседания. Мы неоднократно пытались найти его текст в архиве Союза писателей, но безуспешно. Вероятно, письмо было впоследствии уничтожено. Отец рассказывал о нем, заехав к нам перед возвращением в Переделкино. Оно состояло из 8 пунктов, среди которых запомнились слова об «оттепели» 1956 года, когда был передан роман за границу, о готовности принять издательское редактирование его текста и дружественную критику. Он писал, что, посылая благодарственную телеграмму в Нобелевский фонд, не считал, что премия присуждена только за роман, но за всю совокупность сделанного, тем более что предыдущие выдвижения его кандидатуры приходились на то время, когда роман еще не существовал и никто о нем не знал.
«Я не ожидаю, чтобы правда восторжествовала и чтобы была соблюдена справедливость. Я знаю, что под давлением обстоятельств будет поставлен вопрос о моем исключении из Союза писателей. Я не ожидаю от вас справедливости. Вы можете меня расстрелять, выслать, сделать все что угодно. Я вас заранее прощаю. Но не торопитесь. Это не прибавит вам ни счастья, ни славы. И помните, все равно через некоторое время вам придется меня реабилитировать. В вашей практике это не в первый раз», - заканчивал он свое письмо.
27 октября, согласно отчету Отдела культуры ЦК, «на заседании выступило 29 писателей. В числе выступавших -видные беспартийные писатели тт. Тихонов Н. С., Соболев Л. С., Николаева Г. Е., Панова В. Ф., Ажаев В. Н., Чуковский Н. К, Антонов С. П. Выступавшие в прениях при полной поддержке и одобрении всех участников заседания разоблачали и гневно осуждали предательское поведение Пастернака. Они характеризовали Пастернака как порвавшего с народом и страной перебежчика в лагерь врага. Говоря о морально-политическом падении Пастернака, его клеветническом сочинении, беспартийный писатель В. Ажаев заявил: «Мы с гневом и презрением осуждаем это враждебное нашему социалистическому делу и художественно убогое, копеечное сочинение. Мы осуждаем не совместимые
