было видеть лохматую спираль настигшего нас чудовища, где в размытой ветрами периферии чернильным крестиком было обозначено наше местоположение в центральной части Индийского океана.
— Вот видите, — воззвал ко мне мой сосед по каюте, — вы тоже не исключение. Значит, всё-таки есть связь между стиркой и штормом!
— Скорее всего, здесь имеет место не сам акт стирки, совершенно не связанный с морскими стихиями, а внутреннее побуждение, — пытался я хоть как-то придать здравый смысл его «теории». — И это побуждение, возможно, провоцируется атмосферными, магнитными и иными возмущениями окружающего пространства. Они-то и толкают нас совершенно неосознанно стирать, к примеру, заношенные носки.
— Да, это интересное объяснение, — подытожил сосед, — надо его хорошенько обдумать. В этом что-то есть, честное слово.
Прошло много лет. Я давно закончил ходить по морям-океанам. Но до сих пор, стирая носки, думаю, что по непознанным мировым законам на просторах океанов и морей бушуют и ревут сейчас шторма, накрывая с «головой» пароходы, смывая с побережий людей, дома и всё то, до чего дотягивается неумолимая рука стихии.
Как-то на стоянке в Ленинграде в день отхода из родной гавани Дед, наш старший механик, забыл дома ключи от своей каюты. Дверь пришлось взламывать. После ремонта замка дверь уже стала не та и во время бортовой качки имела свойство неожиданно открываться. Это было завораживающе: как будто в каюту входило некое невидимое существо и, оставаясь в проёме, долго раздумывало — закрывать за собою дверь или нет.
Каюта Деда состояла из приёмной-кабинета и спальни. В кабинете стоял большой мягкий угловой диван, напротив — обширный книжный стеллаж с полным собранием сочинений В. И. Ленина и вытянутый вдоль дивана стол. Над столом картина Горюшкина-Сорокопудова «Зимний пейзаж».
В каюте собирались члены машинной команды, чтобы обсудить насущные технические вопросы. Случались и посиделки по случаю революционных праздников, а то и дней рождения кого-то из нашей маслопупой братии, как иронично обзывали тех, кто обслуживал машинное отделение с крутящимися дизелями и другими мудрёными механизмами.
Когда во время подобных собраний, под особо крутой крен очередного шторма дверь в каюту внезапно открывалась, сидящие за столом замирали в ожидании того, что будет дальше. Появлялась некая невесомость, заставляющая парить в пространстве дверное полотно. Казалось, дверь сходила с петель и нанизывалась на земную ось, пытаясь сохранять заданное положение. Но какая-то таинственная сила всё-таки нарушала это равновесие и перемещала дверь то в одну, то в другую сторону. Наконец, поймав подходящий момент, эта сила всё-таки брала своё и с размаху возвращала дверь на положенное место.
После этого Дед, снимая нервное напряжение, говорил удовлетворённо:
— Туды её в качель!!!
Он не раз обращался к подшкиперу, ведающему плотницким и малярным хозяйством, с просьбой починить подлый замок, не желающий честно держать дверь на положенном ей месте.
Подшкипер Володя добросовестно разбирал замок, потом собирал, ставил его на место и каждый раз произносил одну и ту же фразу:
— Гарантий не даю. Собачка износилась, и дверную раму при взломе повело. Вот поэтому и имеет место прецедент.
— Инцидент-прецедент, собачка, кошечка! — с иронией повторял Дед. — Ты мне дверь почини, а не зубы заговаривай. Будет держать — я тебе двести грамм налью из своих неприкосновенных запасов.
Но и это не помогало. Не мог подшкипер исправить ситуацию ни за двести грамм, ни за триста, и за тысячу рублей не мог и даже, думаю, за миллион долларов не мог. Просто не мог, и всё. Потому что считал себя человеком неподкупным.
Бывало, дверь, как шалтай-болтай, долго и вольготно балансировала в воздухе. Потом вдруг замирала, изредка покачиваясь, будто пытаясь вылететь из своего гнезда. Но это, как правило, заканчивалось возвращением на положенное ей место. Дед с несвойственным ему напряжением всегда ждал этого момента.
— Как сама открылась, собака, так сама и закройся! — внушал он, обращаясь к двери, как к живому существу.
В итоге она закрывалась. Но, как правило, на короткое время.
Как-то раз, сидя в каюте Деда, мы решали очередную производственную задачу. Качало умеренно. Лишь изредка, как только пароход наскакивал на особо крутую волну, — будто кто коленкой в зад поддаст, — мы всей командой подпрыгивали над диваном, а затем вновь проваливались в его мягкое лоно. При этом тщетно пытаясь проникнуть в суть поставленной перед нами задачи, озвучиваемой Дедом. Говорил он таким монотонным, усыпляющим голосом, что спать хотелось до невозможности. В итоге всех нас окутала невероятная млявость. Лично я пребывал в неком полусомнамбулическом состоянии, будто мне вкатили в ягодицу тройную дозу люминала. Голова становилась чугунной, ничего не соображала.
Неожиданно Дед замолчал — сонное оцепенение как рукой сняло. Мы посмотрели на открывшуюся дверь, которая покачивалась из стороны в сторону, следуя ритму рысканья судового корпуса. Такое было не впервой. Но в данном случае нас что-то насторожило. Дверь балансировала как-то по-особенному, словно на кончике носа циркового жонглёра. Казалось, этому не будет конца.
— Может, я её того? — предложил старший электрик. — Прикрою для порядка…
— Не электрическое это дело, — заметил на это старейший моторист Иваныч.
В этот момент в проёме двери показался помполит, первый помощник капитана по политической части, представитель всевидящей и всезнающей партии большевиков-коммунистов — обязательное приложение к любому советскому экипажу, уходящему за рубеж. Резко остановившись, он повернулся в нашу сторону и по-отечески спросил:
— Техучёба?
— Она, родимая, — сделав сонно-отрешённые глаза, кивнул Дед, показывая всем существом своим, что первый помощник никак не вписывается в мизансцену разыгрываемой здесь пьесы.
— Наверное, заканчиваете? — предположил первый, посмотрев на часы. — Через пять минут чай.
— Вот дверь закроется, тогда и закончим.
— Какая дверь?
— В неизвестность, — серьёзно пояснил Дед.
— Может быть, помочь чем? — предложил первый помощник.
Но чем он мог помочь? Прочитать политинструктаж? Больше он ничего не умел. Поэтому ответа не поступило. Все заворожённо смотрели в проём, как будто это было окно в потусторонний мир. Не выдержав повисшего в воздухе напряжения, первый помощник молча ретировался, уразумев, что курс партии и правительства тут не поможет.
После его ухода дверь, всё увеличивая и увеличивая свою амплитуду, стала угрожающе раскачиваться. Дверное полотно уже подходило к раме, но в последний момент внезапно остановилось и застыло в очередном па.
«Судовое время пятнадцать часов тридцать минут. Команде пить чай», — объявили по трансляции. Не реагируя на команду, дверь продолжала играть в непонятную нам игру, то прикрывая, то приоткрывая зев проёма. И мимо нас, как в немом кино, стали мелькать знакомые лица экипажа. Но, быстро стушёвываясь, шли дальше на положенный по расписанию чай. Крепкий грузинский чай с вареньем и
