Ознакомительная версия.
В выписке же было написано в следующем порядке: в одной графе «Жиркевич показывает», во второй граф «Гогель объясняет», в третьей «Жиркевичу за незнание дела и за видимую натяжку сделать выговор, но дело привести к тому концу, как он предполагает» (?). Когда все это прочли, я спокойно попросил позволение самому прочесть, что против меня сказал Гогель, ибо я хорошо не расслышал. Когда я удовлетворил свое любопытство, то я всю эту комедию окончил словами:
– Благодарю ваше превосходительство за одно только добро, которое вы в два года для меня волей или неволей сделали. Ваших замечаний не опровергаю и опровергать не стану, ибо почитаю себя счастливым, что все оканчивается давнишним моим желанием выйти из департамента, а еще более, что посторонние лица, замешанные по сему делу, благодаря Бога, не пострадают от меня, ибо зла никому не желаю, – и с тем, раскланявшись, вышел.
Не знаю, долго ли продолжалось торжество Гогеля, ибо навстречу мне внесли в присутствие департамента о смене Гогеля, состоявшейся того же самого числа. Это, кажется, он тоже сам себе выпросил!
Отъезд в Москву. – Замаранный формуляр. – Просьба об отдаче под суд. – Командировка в Шостенский завод. – Совершенное оправдание. – Вторичное поступление в департамент.
Чистый совестью, спокойный духом, я полагал, что все мои расчеты с департаментом кончены, ожидал только отправления своего в Москву и перестал посещать департамент. Не знаю причины, но только целый апрель месяц не было ни слова о моем отправлении. По воскресным дням сначала являлся я во дворец великого князя, но, усмотрев, что те самые лица, которые прежде принимали во мне столь сильное участие, стали избегать со мной разговоров и даже видимо охладели ко мне, я уселся дома. Кроме прогулок, никуда не показывался. Наконец, в первых числах мая я получил предписание отправиться к месту назначения. В Москву я прибыл 24 июля, а 25-го числа, в день рождения государя, являлся к великому князю, находившемуся там по случаю предстоящей коронации.
26 июня в первый раз явился я в депо. На другой день, с умыслом или ненарочно, положены были на стол бумаги из департамента о моем перемещении. Без цели взглянул я на них и что же увидел к полному моему изумлению Гогель в формулярном моем списке отметил, «что он не может аттестовать меня достойным к повышению чина, а почему – можно видеть из прилагаемого в сем же предложения великого князя» (предложения, где мне сделано десять выговоров, а ему, Гогелю, сделан строжайший выговор). По кондуитному же списку написал в отметках: «Деятелен без усердия – сварлив».
Побледнев как полотно, побежал я во дворец великого князя и, найдя там адъютанта его Бибикова,[363] служившего тоже со мной в гвардии, просил его доложить обо мне его высочеству. Бибиков, изумясь моего встревоженного вида, с дружеским участием расспросил меня о причине и успокоил меня несколько, советуя не являться к великому князю в таком расстроенном духе, и взялся передать письмо мое и на словах объяснить мое дело. При рассказе моем, что меня так взволновало, у Бибикова не один раз вырывались восклицания:
– П…..ть! месть! – Обо мне же и говорить нечего…
Возвратясь домой, написал я письмо к его высочеству, где объяснил, что служба моя по департаменту по несчастным для меня обстоятельствам вместо ожидаемого поощрения безвинно подвела меня под гнев его. Видя, что дело мое окончено исполнением просьбы моей – переводом в Москву, я не решился бы никогда беспокоить его высочество новым пересмотром моего дела, если бы не месть и не злоба Гогеля, который и здесь меня преследует. Но чувствуя себя совершенно правым, я прошу его предать меня суду, хотя мне и сделано десять выговоров, и поступить со мной, не ослабляя ничего! Окончил письмо словами: «Прошу не награды, жду не милости, а требую строгого правосудия».
Когда я прочел это письмо свояку своему Озерову, он испугался и со слезами просил меня смягчить выражения. Бибиков же, напротив, прочитав со вниманием, сказал:
– Славно! Так пишут только честные люди! Давай – отнесу!
Три дня сряду являлся я к Бибикову, чтобы узнать, какой результат, и всякий раз получал ответ:
– Письмо распечатано и лежит на столе у великого князя; заметно, что он его несколько раз перечитывал, но ни слова об вас!
Наконец на четвертый день я получил повестку от Перрена – явиться к нему, и он объявил мне решение, «что его высочество с особенным вниманием, несколько раз, изволил читать письмо мое и приложенную к нему записку; что я сам накликаю на себя правосудие и он сегодня же предписал новому директору департамента, собрав все бумаги, относящиеся к моему делу, лично рассмотреть их, и теперь все будет зависеть от Игнатьева.[364] Но если и он найдет меня виноватым, то чтобы я не пенял на великого князя – сам напросился!» Я просил Перрена поблагодарить и за сию милость его высочество.
Через два дня получено в депо предписание из департамента отправить меня немедленно на Шостенский пороховой завод, в помощь генерал-майору Богуславскому,[365] для поверки силы пороха. Комиссия ничтожная, но цель видимая – удалить меня из Москвы, пока его высочество там будет! Уехав в июне, я вернулся назад в ноябре.
Нового директора артиллерийского департамента я вовсе не знал; со всем тем решился в сентябре из Шостенского завода написать к нему несколько строк и намекнуть ему о справедливости. В Москву я возвратился 6 ноября, а 8-го, накануне смерти свояка моего Озерова, имел еще удовольствие прочитать ему письмо директора, в котором он мне писал, «что, рассматривая мои дела, он нашел, что я на прежнем моем месте действовал не только как чиновник со способностями, деятельно и усердно, но даже и в отношении личных врагов моих как человек честный и благородный – щадил их. А потому, не зная меня лично, но уважая мои правила, не спрашивая моего согласия, он решился покороче со мной познакомиться и представил о назначении меня к нему чиновником по особым поручениям. Что это зависит совершенно от меня, принять это место или отказаться. В последнем случае хотя я и получу предписание о новом назначении, но чтобы я не трогался с места, а написал бы ему откровенно – почему не желаю и куда именно хочу сам, и тогда он будет хлопотать за меня».
Конец письма меня, однако, озадачил: «Вы были на Шостенском заводе и, вероятно, многое узнали там… Напишите мне под рукой и секретно, что там делается, а письмо это сожгите!..» При письме приложено предписание великого князя уничтожить аттестацию Гогеля и сделанные мне выговоры. Подумав и посоветовавшись дома, я отвечал директору, что первое предложение его я принимаю с благодарностью, но прошу пособия для выезда, а о сделанном мне вопросе откровенно сознался, что он удивил меня, ибо если он, Игнатьев, действительно считает меня за благородного человека, то мог бы обо всем, что он желает, спросить меня официально. К секретам же я неспособен, и потому не ошибка ли это в его мнении обо мне, – тогда лучше вовсе и не брать меня.
Ознакомительная версия.
