если даже к нам присобачить (именно так выразился капитан) самого Даниленко. Я заявил, что пойду посмотрю сам, и пошел.
В большой комнате за столом сидела большеглазая девушка с отливавшими золотом волосами. На ней было серое пальтишко, от одного взгляда на которое становилось холодно. На ногах болтались стоптанные сапоги. Я поздоровался и сел на скамейку. Напротив развалился немец с папиросой, полученной, видимо, от Меньшикова. В стороне сидели еще человек пять пленных и мирно переговаривались между собой. На какой-то вопрос переводчицы пленный нехотя отвечал: «Не знаю, девушка…» Остальные ухмыльнулись. Тогда я ему сказал: «Брось курить!» Немцы вздрогнули, а тот, кого допрашивали, вытянулся на стуле. После этого я легко выяснил, сколько человек в роте, сколько в ней пулеметов и т. д. «Вот видите, – сказал я переводчице, – это совсем нетрудно». А она смотрела на меня большими удивленными глазами. Спросила, откуда я знаю немецкий язык. Я ответил, что учил его до войны. Потом мы познакомились. Новую переводчицу звали Женей. Наташенька, так мартовским вечером 1944 года я встретился с твоей матерью. Допрос закончился, и мы пошли в разведотдел. Говорили по-немецки. Женя спрашивала о войне, о жизни до войны, о многом. Ей все было интересно, а я на все отвечал. Я проводил ее до жилья, а сам направился к своим. Все в этой девушке казалось новым и совсем непривычным. Разумеется, мне сразу пришла естественная мысль: надо за ней поухаживать. Но как? Ведь она спрашивала меня о жизни девушек в армии. Видимо, что-то ее беспокоит. И потом ее одежда: это серое пальтишко, непонятный шарф на голове и стоптанные сапоги, поразительно маленьких размеров. Я решил взять новую переводчицу под свое покровительство. Утром штаб переезжал в городок Бричаны. Надо было спешить.
И серое утро наступило. Низко над землей бежали облака, сыпавшие колючим снегом. Я побежал к Жене. Она жила вместе с машинисткой Лизой. В обращении с ней требовалась осторожность. Как-то я поострил по ее адресу, и начальник следственной части намял мне бока. Чтобы как-то начать, я попросил у Лизы взаймы 30 рублей. Лиза была глуховата, не сразу расслышала мою просьбу, но заворчала: «Чего ты хочешь? Появилась новая девушка и вот ей уже нет покоя». Даже Сваричевский заглядывал, спрашивал, как устроились. (Позднее «фюрер» попытался обнять Женю. Она, отстранив его, сказала: «Товарищ полковник, не надо. Ведь я простой солдат». Ошарашенный Сваричевский удивленно спросил ее: «Что же мне майора Чернозипунникова обнимать?» Вопрос был, конечно, по существу. Не знаю только, почему речь зашла о майоре: ведь он был тоже чином ниже Сваричевского. Логика Жени определяла для нашего полковника минимум члена военного совета Армии генерал-майора.) Лиза сунула мне в конце концов 30 рублей и потребовала, чтобы я убирался. Я медлил, стал узнавать у Жени, как идут дела. Попросил ее взять у меня в дорогу плащ-палатку. Женя брать не хотела. Я говорил, что у меня есть шинель и телогрейка, но это ее не убеждало. Вмешалась Лиза, объявив: «Женя, бери, он не помрет от холода, а ты простудишься без палатки». Потом она опять стала меня гнать. Я все-таки уселся с Женей и заполнил для нее листок по учету кадров, написал по-русски, с ее слов, автобиографию. Ей предстояло пройти собеседование в Отделе контрразведки с майором Знаменским – человеком умным и интеллигентным. Пришел Даниленко. Я сказал Лизе: «Прогони-ка его! Что, не хочешь?» Она не захотела, а я ушел сам, потому что нужно было работать.
Оставшись в Сикурянах, я затосковал. Меня очень увлекла новая переводчица, и я опасался, как бы «фюрер» не воспользовался ее слабым знакомством с армейскими обычаями. Поэтому я обрадовался, получив приказ срочно, на попутных средствах, ехать в Бричаны. Мой багаж, как и раньше, был приятно легок: мешок с портянками, запас табаку и автомат. С этим грузом я вышел на дорогу и остановился. Счастье мне улыбнулось: первый же шофер остановил, по моему знаку, машину, я прыгнул в кузов и через час был в Бричанах. Город лежал в развалинах. Командный пункт размещался в соседней деревушке. Я прошел мимо колодца, у которого, по обычаю, стояло деревянное распятье. Я увидел толпу пленных, решил, что там наверняка Даниленко, и двинулся к ним. Действительно, я нашел там его и Женю, путавшуюся в длинной плащ-палатке. Даниленко крикнул мне еще издали: «Быстрее идите сюда. Я вас познакомлю с поваром самого фельдмаршала Манштейна». И правда, толстый немец утверждал, что он повар фельдмаршала. С пленными возились до вечера. Нескольких допрашивали в отделе в присутствии начальника разведки фронта генерала Поветкина. Переводил я. Все шло нормально. Я смотрел в удивленные глаза Жени. Оказалось, что ее взволновала моя интерпретация языка Шиллера и Гёте. Она ведь не догадывалась, что я думаю на языке моих великих предков Александра Суворова и Михаила Кутузова, а это безусловно сказывалось на моей речи, расходившейся по стилю с авторами «Орлеанской девы» и «Фауста»… Но для пленных мой стиль подходил вполне.
Когда все закончили, то Даниленко мне потихоньку рассказал, что ночует в доме, где расположилась Женя, потому что ее атакует «фюрер». Я спросил, как же она, и Даниленко ответил: «По-моему, как кролик перед удавом». Я сказал, что поселюсь с ними, отдам в починку Женины сапоги, а за это время придет какая-нибудь светлая мысль». Даниленко осведомился о моих намерениях вообще. Я заверил его в их серьезности. Тогда он сказал: «Она на три года старше вас». Я назвал имя одной из моих знакомых и заметил, что та была еще старше. Даниленко крепко стукнул меня по плечу и добавил: «Вы циник!» Я возразил: «Совсем нет». Пришла Женя. Я объявил: «Женичка, мы будем спать у вас». «Пожалуйста», – ответила она и тут же спросила совершенно серьезно: «А где же ваша постель?» В ответ я лихо тряхнул своей шинелью. Даниленко и я устроились на холодной печке. Я заметил, что Женя легла, не снимая пальто, и спросил, почему она его не снимает. «Так теплее», – ответила она. Тогда я объяснил, что так холоднее, что пальто греет, когда им укрываются. Я слез с печи и укрыл ее. Потом мы заснули.
Прошло дня три. Сваричевский и Даниленко уехали вперед. В Бричанах остались Чернозипунников, Женя, я и ездовой Бурылев. Кончилась обычная дневная работа. «Иду спать», – объявил я Чернозипунникову. «Куда?» – спросил он. «К Жене», – ответил я. «Ого!» – удивился Чернозипунников. В холодной комнате горел светильник. За окном бушевала пурга. Женя сидела на маленькой скамеечке. Я устроился на печи, свесив ноги вниз.
