на тройке еврейскую девчонку.
Стало ясно, что перед фронтом Армии действует 6-ая пехотная дивизия румын. Да и вообще мы приближались к Молдавии, а за ней и к Румынии. Вставал вопрос о переводчиках. Правда, полковник Сваричевский уверял, что он служил в Молдавии и знает румынский, как русский. Тем не менее переводчики все-таки требовались. Капитану Даниленко и мне поручили походить по городу, познакомиться со здешними евреями и выбрать среди них тех, кто владеет, если не русским и румынским, то немецким и румынским языками. Зайдя в нашу канцелярию, мы встретили там капитана Равинского из политотдела. Он отлично владел немецким языком и тоже искал переводчиков с румынского. Равинский спросил у Даниленко, что он намерен делать. Капитан ответил: «Искать переводчицу». «А почему не переводчика?» – поинтересовался Равинский. Даниленко ответил, что ему, как начальнику следственной части, с женщинами легче работается. Тогда Равинский сказал: «Здесь в детском доме работает одна девушка. О том, что она знает язык, говорить нечего. Говорят, будто она получила в Париже первую премию за красоту». Даниленко объявил, что мы идем за ней. Равинский усомнился, найдем ли мы ее, поскольку он не сообщит нам адреса. Мы ответили: «Детский дом мы как-нибудь найдем, а первую красавицу определим не хуже парижан». Но мы почему-то не пошли в детский дом, а отправились на базар. Мы узнали, что там можно приобрести по цене от 10 до 15 рублей поллитра самогона. Это было баснословно дешево. Требовалась проверка.
Шаргородский базар был живописным и страшным. Мутный самогон действительно оказался недорогим. Но больше здесь ничего не продавалось. Только обманывалось. Часы отдавали за кусок сала, но сала не было. Вообще продукты почти не продавались. Предлагали вещи, даже не вещи, а оставшиеся почему-то пожитки. Высокий тощий еврей протягивал расческу. Наш запас курева исчерпался мгновенно. Люди подходили и просили закурить. Даниленко и я отказать не могли. Побродив по базару, мы отправились в город. Зашли в несколько домов. Везде нас радушно принимали. В одном месте какой-то малый с тощей шеей и громадным кадыком (он мне напоминал Гоцмаха из «Блуждающих звезд» Шолом-Алейхема) ткнул Даниленко пальцем в грудь и воскликнул: «Орден Красного знамени я уже вижу! Сколько вы за него получаете?» Узнав, что немного, он уже не стал спрашивать, сколько я получаю за «Красную звезду». Потрогал ее руками. Мы вошли в дом и увидели очень красивую девочку. Даниленко решил, что она как раз подходит для нашей работы. По-русски она почти не говорила. Мы по-немецки спросили, не хочет ли она поступить к нам переводчицей. Девочка засмущалась, а в глазах ее отца и матери мы прочитали такой страх, что поспешили заверить их в полной готовности считаться с их желаниями. Пожалуй, это был единственный дом, где были рады нашему уходу. Мы решили побриться и отправились в парикмахерскую. Парикмахер рассказал, что у него была дочь. В 15 лет она отлично пела. Умерла от голода. Таких историй мы слышали множество. Оставшиеся в живых, теперь страдали за мертвых, не доживших до нашего прихода. Казалось, приди мы чуть раньше – все были бы спасены. И не укладывалось в головах, что мы шли до Шаргорода три года по земле, устланной трупами убитых солдат.
В отдел Даниленко и я вернулись поздно и ни с чем. «Фюрер» выразил недовольство, отправил на поиски уже майора Чернозипунникова. Майор вскочил на коня и поскакал в детский дом искать красавицу, прославившуюся в Париже. Добрый начальник информации теперь уже тоже майор Прочаев и я получили распоряжение ехать на новое место в какое-то маленькое село. Результаты операции, проведенной майором Чернозипунниковым, остались мне в тот момент неизвестными.
Несколько дней мы с Прочаевым пробыли в деревушке, где предполагалось размещение штаба Армии. Он сюда и не заехал. Майор и я сибаритствовали. Делать было нечего. В соседнем с нами доме жила семья румынских евреев. Я туда наведывался. Мне рассказали много страшного о жизни в гетто, познакомили с девушкой, у которой погибли родители. Я решил было взять ее в переводчицы. По-русски она не говорила, но румынский и немецкий знала очень хорошо. Однако по телефону прогремел грозный оклик «фюрера», предписывавший мне заниматься своими непосредственными делами. Но поскольку таковых в данный момент не было, то я и ходил к своим новым знакомым просто потрепаться. Наконец Прочаев и я тронулись в путь. Подъехали на повозке к переправе через Днестр. Правый его берег горист. Я впервые увидел поросшие лесом горы, домишки, словно прилепленные, где-то совсем высоко. На прибрежных полях паслось много лошадей. По только что наведенному деревянному мосту длинной вереницей шли войска. Мы переправлялись через Днестр с особым чувством: ведь в 1940 г. здесь проходила наша государственная граница. В Бесарабии все оказалось новым: и люди, не понимавшие по-русски, и вместо плетней заборы, сложенные из кусков известняка.
По-моему, именно вступление в Бесарабию вдохновило армейского поэта Якова Шведова написать отличную песню «Смуглянка». Он служил в политотделе, и мы его хорошо знали. Довоенной поэзии Я. Шведова я не знал, хотя некоторые его стихотворения, вроде «Орленка», пользовались широкой известностью. Яков Шведов казался мне приятным человеком. Даниленко написал о нем злые эпиграммы:
«По талону пообедав,
Строчит рифму Яков Шведов».
Это он прочел поэту. Тот посмеялся. Вторую эпиграмму знали только Даниленко и я:
«В шинели походной и теплой
Слушал Шведов походную трель соловья,
А на ручке походной чернила походные сохли,
А в походных мозгах ни хуя…»
После войны я видел Якова Шведова один раз на улице Горького в Москве. Мы остановились и поболтали. Второй раз издали: он сидел на сцене Коммунистической аудитории МГУ среди некоторых поэтов и композиторов. Был творческий вечер. Я находился среди зрителей. Впрочем, кажется, я отвлекся.
Прочаев и я въехали в городок Сикуряны с небольшими домиками и вымощенными улицами. Возможно, что когда-то здесь было уютно. Сейчас чувствовалась война: битый кирпич, куски железа, редкие прохожие. Дорогу к отделу нам указали регулировщицы. Наступил вечер, когда мы приблизились к штабной комендатуре. На крыльце стоял капитан Меньшиков, как всегда, спокойный, как всегда, с папиросой в зубах. «А, приехали?» – констатировал он. «Приехали», – подтвердил я и спросил: «Что вы тут делаете?» Меньшиков сплюнул и сказал: «Допрашиваю пленных!» «Стоя на крыльце?» «Как видишь». «А все-таки?» Тогда Меньшиков пояснил, что допрос ведет новая переводчица, которая говорит по-немецки лучше нас, т. е. меня и Меньшикова вместе взятых. За нею останется преимущество,
