знать, что у них бунта не будет, потому что им от великого государя никакого утеснения нет, что до сих пор о бородах и о платье им указу не прислано и платье они носят по своему древнему обычаю, как кому из них которое нравится, и проч. [430]
Таким образом, бунт был остановлен в самом начале несогласием донских казаков в нем участвовать; а между тем Петр тотчас же принял энергичные меры к его потушению. Сначала предположили употребить для борьбы с астраханцами донских казаков. В Москве рассказывали, будто калмыцкий хан Аюка численностью войска в 12 тысяч разбил мятежников наголову. На казаков и на калмыков, однако, нельзя было надеяться. Хотя в то время по случаю шведской войны правительство и нуждалось в регулярном войске, но царь, находившийся в Митаве, когда узнал об астраханском бунте, тотчас же решился отправить туда Шереметева с несколькими полками. Эта мера служит свидетельством значения, которое царь придавал беспорядкам на юго-восточной окраине. Из письма Петра к боярину Стрешневу видно, что царь считал положение даже самой столицы далеко не безопасным.
«Советую вам, – сказано тут, – чтоб деньги из приказов собрав, вывезти из Москвы, или бы с верными людьми тайно, где положили или закопали, всякого ради случая; також и ружье лучше бы чтоб не на Москве было. Почты, кои ходят за рубеж и к городу (Архангельску), задержать до времени» [431].
Несмотря на утешительное известие, что на Дону все тихо и спокойно, Петр писал Шереметеву: «Для Бога, не мешкай, как обещался, и тотчас пойди в Казань». Однако радостная весть, что казаки отвергли предложение астраханцев, все-таки успокоила царя. Он писал к Апраксину: «Из ваших писем я вразумел, что всемилостивейший Господь не в конец гнев свой пролита, и оным же через 25 лет губительным псам волю и в невинных кровях утеху подать изволил, и чудесным образом огнь огнем затушити изволил, дабы не могли мы видеть, что вся не в человеческой, но в Его суть воле» [432].
Петр сам хотел заняться расследованием причин астраханского бунта и потому распорядился, чтобы некоторые бунтовщики, уже арестованные, были отправлены к нему в Гродно [433].
Между тем еще до прибытия Шереметева в Астрахань были сделаны попытки покончить с мятежниками мирным путем. Петр отправил в Астрахань с тамошним жителем, Киселышковым, грамоту с увещанием к народу отстать от возмутителей и, перехватив главных заводчиков, прислать их в Москву, чем заслужат прощение. Когда Кисельников приехал в Астрахань, там решили написать повинную к государю, и для ее донесения выбрали восемь человек, которых и отправили вместе с Кисельниковым.
В повинной изложены были следующие жалобы астраханцев: междоусобие учинилось за брадобритие и немецкое платье и от многих налогов и обид начальных людей. Воевода Ржевский посылал капитана Глазунова до астраханца Евреинова к церквам и по большим улицам, и у мужского, и у женского пола платье обрезывали не по подобию и обнажали пред народом, а усы и бороды, ругаючи, обрезывали «с мясом». Ржевский стрельцам хлебного жалованья давать не велел, брал налоги с бань, с погребов, подымных, валешных, от точенья топоров и ножей, от битья бумаги, с варенья пив и браг; тех, которым платить нечем, воевода сажал за караул и бил на правеже, и многие дворишки продавали и детей закладывали. Ржевский брал на откуп пошлины и брал вдвое и втрое больше, чем следовало. Служилых людей он посылал зимним путем для рубки дров, и многие от стужи помирали, да и про домашний свой обиход для дров и сена, и травы их посылал же; а полковники и начальные люди – немцы, ругаючись христианству, многие тягости им чинили и безвинно били, и в службах по постным дням мясо есть заставляли, и всякое ругательство женам их и детям чинили. Полковник Девинь с иноземцами начальными людьми заставляли их делать самые нечистые работы, били их по щекам и палками, и велели делать безвременно немецкое платье, и усы и бороды брили и щипцами рвали насильством, и проч.
Повинная подействовала на бояр в Москве. Головин просил царя о безусловном помиловании бунтовщиков, сознавая, что и со стороны представителей власти было сделано очень много для возбуждения неудовольствия. «В нас не без воров было» [434], – писал Головин царю.
Петр сначала послушался совета Головина. Челобитчиков отпустили с грамотой, в которой заключалось всепрощение [435]. Есть известие, что король польский заступился за астраханцев и упросил царя поступить с ними менее строго [436].
Шереметеву царь писал: «Всех милостию и прощением вин обнадеживать и, взяв Астрахань, отнюдь над ними и над заводчиками ничего не чинить…», «… и зачинщиков причинных ничем не озлоблять и только их препоручить и дать им жить на свободе и всяко тщитися, чтоб лаской их привлечь…», «… и под Астраханью без самой крайней нужды никакого жестокого и неприятельского поступка не воспринимать и то… если они весьма упорно явятся и не покорятся, чего мы, по отпискам их к нам, не чаем» [437].
Вышло именно так, как Петр не чаял. В Астрахани были две партии; одна часть жителей, во главе которой находилось духовенство, была расположена к примирению, другая все еще надеялась на успех в открытой борьбе с властью и, очевидно, рассчитывала на немногочисленность войска, которым располагал Шереметев. Митрополит Самсон и Георгий Дашков, строитель Астраханского-Троицкого монастыря, находились в переписке с боярином.
Когда Шереметев приближался к Астрахани, на встречу к нему явились духовные лица, некоторые стрелецкие пятидесятники и десятники, и разные инородцы с объявлением, что весь народ астраханский готов его встретить. Несмотря на это, однако, приходилось до вступления в город вести переговоры с астраханцами, между которыми заводчики бунта пользовались большим уважением. Когда от имени Шереметева в Астрахань к старшине Якову Носову приехал сызранский посадский человек Данила Бородулин, то Носов говорил ему в кругу, при всех: «Здесь стали за правду и христианскую веру, коли-нибудь нам всем умереть будет, да не вовсе бы и не всякий так, как ныне нареченный царь, который называется царем, а христианскую веру порушил; он же умер душой и телом, не всякому бы так умереть». Далее Носов говорил тихонько: «Ведь мы неспроста зачали! Это дело великое: есть у нас в Астрахани со многих городов люди… есть у нас письмо из Московского государства от столпа от сущих христиан, которые стоят за веру же христианскую». Когда Бородулин, взяв ковш вина, сказал: «Дай Боже (благочестивому государю многолетно и благополучно здравствовать!» – на это отозвался старшина, московский стрелец Иван Луковников: «Какой он государь благочестивый, – он, неочесливый, полатынил всю нашу веру!» В кругу раздавались бранные крики на государя: «Не сила Божия ему помогает, ересями
