погружен в свои мысли, — но мама заметила. Когда мы ехали на пароме в Гавану, до Форт-Лодердейла, я сразу поняла, что она хочет поговорить со мной.
— Если тебя что-то мучает, ты должна к этому прислушаться. Интуиция нам дана не просто так.
— Я не хочу его потерять.
— Я не предлагаю тебе его бросить. Наслаждайтесь вашей идиллией. Вы в раю… Я это вижу. Но все же рай не вечен.
— Пожалуйста, не говори так! Не сейчас. Я и без того чувствую себя слишком уязвимой.
— Хорошо, расскажи мне, что тебя беспокоит? Чего тебе хочется?
— Я хочу его, но Эрнест — как непреодолимая сила природы: он притягивает все на свою орбиту, запечатывает углы и пути для отступления. Он делает это спонтанно, без лишнего самокопания. И эта книга. Может, он и закончил ее писать, но работа на этом не завершена. Приближается что-то еще. Я это чувствую.
— А что подсказывает тебе сердце?
— В этом-то и суть. Когда дело касается Эрнеста, у меня как будто два сердца и по меньшей мере два взгляда на ситуацию.
— Он значимая фигура, это точно. Но и ты тоже, моя дорогая. Не надо себя недооценивать. Ты сильнее всех, кого я знаю. И что бы ни происходило, ты со всем справишься.
— Я люблю тебя, ты же знаешь это? — сказала я и поцеловала ее. — Ты точно не можешь остаться?
Весь оставшийся день я варилась в своих мыслях. У Эрнеста уже были две жены, обе очень сильные женщины, если верить его рассказам. И все же они оказались недостаточно сильными. Или это их любовь оказалось недостаточно сильной? В любом случае для обеих наступил конец отношений, печально и бесповоротно. Смогу ли я это вынести, если судьба уготовила такой же исход и нам? Смогу ли я отступиться в страхе, даже не попытавшись бороться?
— Думаю, мне нужно больше времени, — наконец сказала я Эрнесту, снова и снова задавая себе вопросы и не находя ответов. Я хотела быть деликатной, но он все равно вздрогнул.
— Ты точно знаешь, как причинить боль мужчине.
— Это как раз то, чего я стараюсь не делать, — запротестовала я. — Я люблю тебя, я просто хочу быть уверена, что мы поступаем правильно и разумно.
— Разумно? С каких пор любовь имеет отношение к разумности? — спросил он с сарказмом; его рот сжался, придав лицу жесткое выражение. — Брак — это не урок физики, понимаешь? Он не поддается объяснению. И вообще, все это для меня звучит очень бесчувственно. Даже расчетливо.
— Зайчик, нет! Нет! Я просто хочу поступать правильно и прислушиваться к себе.
— Что ж, тогда наслаждайся собой, — ответил он холодно. — Я услышал достаточно. — И он направился спать, с грохотом захлопнув за собой дверь.
Я боялась еще больше ухудшить положение и задержалась за работой допоздна; слова и фразы из моей книги плавали в тусклом свете лампы. Я выпила немного скотча, потом еще и наконец в начале третьего упала в постель, отпустив свои мысли и печаль.
Утром я не слышала, как он встал, хотя предполагала, что это было еще до рассвета. Когда я проснулась, на ночном столике лежало пухлое письмо, в котором говорилось, что я вырвала его сердце и сделала это именно в тот момент, когда он больше всего во мне нуждался. Остальное было трудно читать, особенно когда в письме появился список способов отблагодарить его за то, что он способствовал моей карьере. Эрнест писал, что даже в Испании он помогал мне, поверив в мою работу задолго до того, как я сама в нее поверила. Напомнил, что по десять раз перечитывал каждое слово в «Поле боя» и убеждал меня еще поработать над рассказами. Потом он писал, что, если я действительно не хочу выходить за него замуж, я должна честно признаться в этом прямо сейчас. В конце Эрнест сообщал, что в сентябре собирается отплыть на «Пилар» на материк, а это означает девяносто миль пути и уйму свободного времени, чтобы подумать о том, как он, черт возьми, измотан. Если он, конечно, решится отправиться на материк. Но может быть, в этот раз и не доплывет до него.
Я держала письмо, которое, казалось, дрожало и дымилось у меня в руках. В нем отчетливо проступили сразу все его чувства, все стороны его характера — горькие, льстивые, угрожающие, обвиняющие. Но это была лишь жалкая попытка прикрыть настоящее одиночество и страх. Я видела и понимала, что все ужасные вещи, которые написал Эрнест, указывали на то, что он не хотел терять меня и нашу любовь. В конце концов, и я не хотела. Я хотела не бросить его, а просто немного отойти в сторону, чтобы не быть настолько увлеченной им — его желаниями, потребностями, друзьями и аппетитами. И главное: книгами. Его книгами, которые сверкали, возвышались и заявляли о себе на весь мир, в то время как мои едва выживали, даже при его поддержке.
Я долго принимала ванну и одевалась, все еще испытывая тошноту от виски и спутанных мыслей и от того, что собиралась сделать.
Он сидел за обеденным столом, просматривая груды писем. Я ждала, что он взглянет на меня, но Эрнест продолжил резко и яростно вспарывать ножиком пломбы на конвертах.
Но я все же заставила себя подойти ближе, керамические плитки охлаждали мои босые ноги, глаза наполнились непролитыми слезами.
— Я не могу потерять тебя, Зайчик. И не потеряю. Это было бы чистым идиотизмом, а я не идиотка. Я хочу, чтобы мы поженились.
Он наконец посмотрел на меня стеклянным, упрямым взглядом.
— Я тебе не верю.
— Пожалуйста, не наказывай меня. Я и так уже достаточно себя наказала.
Эрнест сложил руки и чуть успокоился, совсем немного, но все же. Я знала, что теперь он выслушает меня и простит за то, что причинила ему боль. Но часть меня злилась на себя за необходимость этого прощения, за капитуляцию: на самом деле мне просто хотелось развеять свои сомнения. И они все еще были со мной.
— Каждый из нас так независим, — сказала я как можно мягче, — и постоянно стремится поступать по-своему. Это уладится само собой?
— Я никогда не чувствовал, что ты стоишь у меня на пути, — произнес он, пропустив мою мысль мимо ушей. — Ты только делаешь мою жизнь лучше.
— Я не встречала счастливых браков. Даже между влюбленными, которые умеют идти на компромиссы.
— Тогда мы будем делать все по-своему, и к черту всех остальных. Мы — лучшее, что у нас есть, и мы будем так
