маленькому, робко восхищавшемуся великолепной игрушкой.
В течение последующих нескольких дней состоялись и другие беседы с Риббентропом. Темы оставались теми же, что и прежде, таким же был и результат. Интересно было только то, что Риббентропу приходилось постоянно успокаивать Мацуоку, который указывал на опасность – если Япония нападет на Англию, то Америка вступит в войну.
«Нас не интересует война против Соединенных Штатов», – заявил Риббентроп. Но это утверждение не вполне успокоило Мацуоку, который продолжал доказывать, что англоговорящие народы следует считать одним народом.
Из Берлина Мацуока поехал в Рим, а по возвращении снова остановился на короткое время в столице Германии, где снова говорил с Гитлером и Риббентропом. Эти разговоры не дали ничего нового и ни в коем случае не изменили того факта, что попытки Гитлера втянуть Японию в войну против Англии провалились.
Когда Мацуока прощался с Гитлером, я еще раз перевел для него: «Когда вернетесь в Японию, не стоит сообщать вашему императору, что не возникает вопрос о конфликте между Германией и Советским Союзом». Я полностью сознавал значение этих слов и медленно повторил их дважды, чтобы убедиться, что Мацуока понял всю их значимость. Он очень серьезно пристально посмотрел на меня, и я почувствовал уверенность – он осознал, что именно имел в виду Гитлер.
Меньшую уверенность я почувствовал несколько дней спустя, когда узнал, что на обратном пути Мацуока заключил договор о нейтралитете со Сталиным. Но, наверное, он предпринял этот шаг потому, что понял в Берлине, насколько критически складываются отношения между Германией и Советским Союзом, и хотел дополнительных гарантий в случае возникновения какого-либо конфликта.
На нас произвело большое впечатление сообщение о сцене, имевшей место при отъезде Мацуоки из Москвы. Против обыкновения, Сталин провожал Мацуоку на вокзале и после его отъезда демонстративно повернулся к немецкому послу, графу фон дер Шуленбургу. Обняв посла за плечи, он сказал: «Мы должны остаться друзьями, и вы должны сделать все возможное, чтобы отдалить этот конец». Через несколько минут Сталин обратился к помощнику военного атташе полковнику Кребсу: «Мы останемся друзьями вашей страны – что бы ни случилось».
В то время, когда Мацуока находился в Москве, англичане тоже, как нам теперь известно, сделали попытку повлиять на Японию. Мистер Черчилль послал японскому министру иностранных дел письмо в Москву, в котором предостерегал Японию от вступления в войну на стороне держав «Оси». Англосаксонские державы, говорилось в письме (это же мнение высказывал сам Мацуока в Берлине), всегда будут действовать заодно. Победа, несомненно, будет на стороне англосаксонских стран. Черчилль, как и Гитлер, старался повлиять на Мацуоку с помощью цифр и фактов. Англия и Америка вместе производили девяносто миллионов тонн стали ежегодно, а страны «Оси» менее половины этого количества, причем Япония едва ли десять процентов от этого объема, указывал Черчилль.
Пока Мацуока еще находился в Европе, американцы, с помощью определенных кругов в Японии, тоже предпринимали попытки оторвать Японию от «Оси». Соединенные Штаты заявили, что готовы выступить в роли посредника между Японией и Китаем и даже признать независимость Маньчжурии, что, как мы знаем, было причиной демонстративного ухода Мацуоки с заседания Лиги Наций в 1931 году. Соединенные Штаты, кажется, были готовы забыть весь инцидент и пойти навстречу требованиям Японии.
* * *
После важных переговоров с Мацуокой, где грядущая катастрофа просматривалась вполне четко, последовало несколько недель весьма поверхностной, рутинной работы. Это происходило на фоне войны на Балканах и подготовки к предстоящему нападению на Россию, о чем я знал уже некоторое время.
В начале мая 1941 года меня послали вместе с Риббентропом в срочную поездку в Рим, чтобы дать дуче объяснения по поводу поразительного полета Рудольфа Гесса в Лондон. Гитлер был так испуган, будто бомба упала на Бергхоф. «Я надеялся, он рухнет в море!» – сказал он с отвращением, как я слышал. Когда мы прибыли в Рим, Гесс уже был в Англии. «Он сумасшедший, – заявил Риббентроп Муссолини, – в самом точном смысле этого слова, в отличие от Мацуоки». «Вы знаете, что нами правят лунатики?» – спросил меня по возвращении в Берлин старый рабочий, который помогал мне присматривать за садом.
2 июня я переводил на встрече, продолжавшейся несколько часов на приграничной станции Бреннер. «Германские подводные лодки заставят Англию капитулировать», – таким был теперь припев Гитлера. Ни малейшего намека на свои намерения относительно России не дал он своему коллеге-диктатору. На меня произвело особое впечатление полное молчание Гитлера насчет его планов напасть на Россию, о которых я знал уже довольно много.
Антонеску Гитлер доверял больше. 12 июня в своей мюнхенской резиденции он доверил ему секрет о предстоящей акции против Советского Союза и зашел даже так далеко, что назвал час нападения. Антонеску пришел в восторг. «Конечно, я буду там с вами с самого начала, – сказал он, после того как Гитлер пообещал ему Бессарабию и другие русские территории. – Когда речь идет о действиях против славян, вы всегда можете рассчитывать на Румынию».
15 июня новое государство Хорватия присоединилось к Тройственному пакту, и по этому поводу во Дворце дожей в Венеции состоялся большой праздник. Город в лагуне и старый венецианский дворец, который напоминал о веках истории Средиземноморья, несмотря на то, что произведения искусства были убраны на хранение, составляли фантастический контраст с малозначимым и театрально организованным вступлением в Пакт маленького государства.
* * *
Следующая сцена трагически отличалась от предшествующей. В первые часы утра 22 июня 1941 года я ждал вместе с Риббентропом в его кабинете на Вильгельмштрассе прихода советского посла Деканозова. Накануне, в субботу, начиная с полудня Деканозов каждый час звонил в министерство иностранных дел, утверждая, что ему нужно уладить срочное дело с министром иностранных дел. Ему отвечали, как всегда перед важными событиями, что министра нет в Берлине. Затем в два часа ночи Риббентроп подал сигнал, и Деканозову сообщили, что Риббентроп хотел бы увидеться с ним в четыре часа утра этого же дня, 22 июня.
Я никогда не видел Риббентропа в таком возбужденном состоянии, как в те пять минут перед приходом Деканозова. Он метался по комнате, как зверь в клетке. «Фюрер абсолютно прав, что нападает сейчас на Россию, – говорил он скорее самому себе, чем мне; он повторял это снова и снова, как будто хотел как-то успокоить сам себя. – Русские, несомненно, нападут сами, если этого сейчас не сделаем мы». Он ходил взад и вперед по комнате в большом волнении, со сверкающими глазами, без конца повторяя эти слова. Тогда я приписал его состояние тому факту, что он
