посольский приказ ни от кого обречен не будет». В коридорах власти ему недвусмысленно давали понять — он «белая ворона», «служилый выскочка», которому нет места среди титулованной знати.
Это следует из сохранившихся документов и писем, относящихся к разным этапам его служения, в которых он выражает недовольство своим ущербным положением. В этих назойливых, порой дерзких заявлениях кое-кто из исследователей, включая того же В. О. Ключевского, усматривал причину возникшей немилости к нему самодержца, которая в конечном счете и привела к его отставке. Между тем непонимание или нежелание Алексея Михайловича войти в положение, в котором находился Ордин-Нащокин, имело другую природу. Царь не без причин не торопился вывести своего соподвижника на уровень, равный его титулованным сановникам, поскольку с появлением Нащокина в коридорах власти он сам усмотрел в нем личность, превосходившую его умом, чьи достоинства со временем проявлялись все нагляднее.
В отсутствии желаемой реакции на обращения Нащокина нельзя не увидеть признаков охлаждения самодержца к своему прежде высоко ценимому сотруднику. И повторялись жалобы, принимая порой назойливый характер, именно потому, что Алексей Михайлович с некоторых пор стал обращать на них все меньше внимания, а дельные предложения дипломата откладывать или вовсе не брать в расчет. «Ты меня вывел, так стыдно тебе меня не поддерживать, делать не по-моему, давать радость врагам моим, которые действуя против меня, действуют против тебя», — значится в одном из документов. В нем и крик души болеющего за дело царедворца, и дерзкий вызов самодержцу. Тем временем все активнее стали выступать оппоненты Ордина-Нащокина и его политики, увидевшие в Андрусовском перемирии уязвимые места. Эти силы сплачивались вокруг церковников, поддерживающих связь с православным духовенством Украины, оставшимся на западном, польском берегу Днепра. Те, в свою очередь, сеяли смуту в антикатолической, радикально настроенной части населения, в местном казачестве. Перемирие, закрепляющее разграничение украинских земель по Днепру, таило, как им казалось, угрозу до конца дней оставаться под пятой «латинян». Недовольство вызывало и закрепленное в Андрусовском договоре положение, по которому польская шляхта, переселяясь с левобережья на правый берег Днепра, получала от царя немалые отступные. Это обстоятельство еще более осложняло морально-политический климат и на Украине, и в самой Московии. Стали распространяться слухи о неких тайных мотивах Нащокина, едва ли не подкупленного поляками. Жалобам, голословным обвинениям стали давать ход, причиняя ущерб его репутации. Были инициированы думские расследования, от самого Нащокина стали требовать разъяснений и оправданий. Можно представить, насколько это выбивало его из колеи, какие болезненные удары наносило его самолюбию. «Разрушая божью помощь, мучают меня злыми ненавистями, не доискавшись вины», — сетовал он.
В сановном окружении он все более и более чувствовал себя неуютно. Высказывать обиды, искать защиты ему было не у кого, кроме как у самого царя, которому он снова и снова писал: «Припомни, великий государь, многие горькие слезы перед лицом твоим государским, кто богу и тебе неотступно служит, без мирского привода, те гонимы. Явно тебе, великому государю, что я, холоп твой, по твоей несчетной милости, а не палатному выбору тебе служу, и, никаких пожитков тленных не желаю, за милость твою, никого сильных не боясь, умираю во правде» [56]. Ордин-Нащокин отказывался понимать причины охлаждения к нему царя, тогда как Алексей Михайлович был уже не таким, как прежде. Положение дел в государстве изменилось, стало не таким тревожным. Притуплялась память о военных поражениях, не так сильно, как прежде, беспокоили внутрицерковные «нестроения» и народные бунты. Наступило замирение с Речью Посполитой, состоялось низложение Никона, был схвачен и доставлен в Москву грозный разбойник Степан Разин.
Царь Алексей под давлением своих советников-бояр стал настаивать на необходимости любыми средствами игнорировать ту статью Андрусовского договора, которая предусматривала по истечении двух лет возвращение полякам Киева. Об этом постоянно напоминали царю прибывающие в Москву украинские православные иерархи и казачьи старшины. Некоторые из оппонентов Ордина-Нащокина стали тайно навязывать самодержцу абсурдное предложение о том, что начальник Посольского приказа готов отказаться от Киева в угоду своей амбициозной цели — созданию русско-польского союза. Такую точку зрения Нащокин и в самом деле в свое время высказывал лично Алексею Михайловичу, исходя из расклада сил, с учетом вмешательства в украинские дела не только Польши, но и Османской Турции, Швеции, Крыма. При этом он вновь и вновь повторял главную мысль, — самостоятельно, опираясь только на собственные силы, не имея союзников, не вступая в коалиции, Московская Русь не сможет достигнуть главного — обеспечить беспрепятственный выход к берегам Балтики, возобновить торгово-экономические отношения с Европой по кратчайшему пути.
В ходе торжеств в Москве в мае 1670 года, посвященных подписанию итогов выполнения Андрусовского перемирия, выступая перед представительной польской делегацией, Ордин-Нащокин обрисовал все те выгоды, какие сулит взаимное сближение двух народов. Он и ранее, как только мог, настойчиво продвигал идеи славянского единства, всячески доказывал необходимость не только перемирия, но и прочного мира двух государств на долгосрочной основе. В этом он видел возможности решения стратегически важной и для поляков задачи, состоящей в беспрепятственном доступе к торговым путям, пролегающим через Балтийское и Черное моря. Союзные отношения двух славянских государств открывали возможность избежать выселения польских пленных из Сибири и Приуралья. За десятилетия осевшие там ссыльные поляки стали органичной частью оседлого населения, сумели натурализироваться, завели семьи, успешно вели хозяйство. С другой стороны, заселившая Левобережную Украину польская шляхта, перебравшись на правый берег Днепра, могла бы выступить стабилизирующим фактором в далеком от спокойствия крае, несмотря на то, что это переселение влекло за собой немалые трудности для Руси, вынужденной выплачивать шляхтичам немалые компенсации.
* * *
Близоруким противникам Ордина-Нащокина, среди которых в конечном счете оказался и сам царь, казалось, будто и не было двенадцати предшествующих лет кровопролитной войны с сильным и искусным противником, что вести переговоры с ним теперь позволительно лишь с позиции силы, диктата. Они полагали решить судьбу Киева исходя из державного упорства. Однако это ультимативное давление никак не вписывалось в установившийся характер диалога, выстроенного с поляками с таким трудом. Нащокин не менее других государевых людей отдавал себе отчет в том, какое место в сознании русских людей занимал Киев, какова роль этого города в национальной истории. Поводом для удержания за собой Киева, по мнению Нащокина, могло стать либо возникновение чрезвычайных обстоятельств, либо такие причины объективного порядка, какие бы дали повод вновь вернуть тему в русло переговоров о его дальнейшем статусе. Именно в этом направлении дипломатическими средствами и предпочел действовать Нащокин. Однако перед ним в категорической форме была поставлена задача удержать Киев любой ценой. Предлагалось под благовидным предлогом аннулировать подписанное
