Увидев меня, Симонов вздрогнул и даже на мгновение привстал. Но уже в следующее мгновенье с облегчением опустился на свое место. (Я сбрил бороду, оставил усы и стал вновь похож на Кобу. Но не на его бесконечные портреты, а на реального, нынешнего узкоплечего, старого Кобу. Только те, кто видел его в жизни (как Симонов), вот так же вздрагивали и срывались со стульев.)
Я поднялся по винтовой лестнице в отдельный кабинет.
За занавеской ждал господин в клетчатом пиджаке. «Связник» радостно узнал меня, расцвел в улыбке. Он был в восторге от «Коктейль-холла». Перешли к делу. Он привез мне бумаги из Лондона от Чарльза.
— Почему вы молчали все эти годы? Мы уж начали думать, что вас…
— Как видите, это не так, — перебил я сухо. — Что с Чарльзом?
«Связник» рассказал. Пока Чарльз работал в Лос-Аламосе, он постоянно долбил тамошним ядерщикам «о политической ответственности ученых в ядерную эпоху». И очень уважающие его Ферми, Оппенгеймер и Сцилард стали решительно настроены против создания водородной бомбы. Нынче Чарльз, к сожалению, покинул Лос-Аламос. Уезжая, он составил бесценный список работавших над бомбой сотрудников. Этот список — тридцать страниц текста с подробными характеристиками — «связник» и привез мне.
Мы расстались до завтра. Такси повезло его в особняк. Даше предстояло поработать и с ним. Там был установлена фотокамера, и их утехи должны были быть сняты. На всякий случай, если когда-нибудь придется «прищемить ему хвост»…
Эта Даша… глупо, даже смешно… но с того первого дня она не давала мне покоя. Я постоянно видел восторженные огромные глаза, белую плоть над черным чулком и мучившую меня ленивую, тигриную грацию. Я представлял… что там сейчас будет, и мне не хотелось жить. Потому расставшись со «связником», я сошел вниз, уселся у барной стойки и попросил коктейль покрепче.
Писатели играли в пословицы. Слово «дело» заменяли в них словом «тело» и пьяно хохотали…
— «Телу время — потехе час», — картавил Симонов.
— «Тело мастера боится», — отвечал Богословский.
— «Кончил тело — гуляй смело»! — кричал Симонов…
Олеша слушал мрачно. Наконец, все так же молча, встал и пошел к бару. Уселся рядом со мной. За барной стойкой трудились три наших сотрудника — двое молодцов и дама в перманенте с необъятной грудью (эти труженики до глубокой ночи составляли коктейли, а на следующий день писали отчеты в Комитет).
Олеша обратился к барменше:
— У Достоевского написано: «Вошел черт», и я верю. Эти напишут, — он показал на Симонова и собутыльников, — «Вошла официантка», а я не верю!
Он порылся в кошельке, но, видно, ничего не нашел. Я тотчас попросил у барменши:
— Два коктейля.
Он понял, молча ждал. Она готовила, а я смотрел, как по лезвию ножа стекали в стакан струйки виски, ликера. Я подвинул один из коктейлей ему. Он мрачно посмотрел на меня, но поблагодарил. Вместо потягивания через соломинку выпил коктейль залпом, как чарку водки. Потом слез со стула, пошатнулся… и упал (видно, хорошо потрудился до этого). Его тотчас подняли два сотрудника, изображавшие посетителей. Он с ненавистью посмотрел на поднявших и сказал:
— Ненавижу! — Затем закричал: — Стрелять в низкий лоб!
Его повели к выходу.
— Члены! — хохотал он, уходя. — Они не просто хуи, а члены… Члены Союза Советских Писателей. Когда-нибудь, наконец, издадут Полные Собрания сочинений Членов… Там будет последний том, тисненый золотом: «Письма… и доносы».
Его выводили, когда в зал вошли две молоденькие женщины.
Все деятели культуры дружно на них оглянулись. Это и вправду было странно. Дамы не ходили одни в «Коктейль-холл», а проституток сюда не пускали.
Они заняли столик в глубине. Одну женщину я узнал сразу и понял, почему их пропустили. Это была жена министра Ш., высокого сорокалетнего красавца с седыми волосами. Я видел ее на новогоднем приеме в Кремле. Кажется, она была актрисой.
Я пил и любовался ею. Откровенно, открыто любовался. Загорелая, хотя на дворе только апрель месяц, в прелестном открытом шерстяном платьице… В ней была такая чистота, такое очарование… После третьего коктейля мне стало казаться, что она смотрит на меня. Впрочем, количество выпитых коктейлей ни при чем, профессия не позволяет мне пьянеть.
Когда тебе скоро семьдесят, а ты желаешь женщин, как в двадцать, это очень опасно. Ибо в голову приходят идиотские мысли. Я отважился быть смешным. Слез с высокого стула, подошел к ним. К моему изумлению, молодая дама, сидевшая с ней, тотчас встала, сказала:
— Ну, мне пора. — И, попрощавшись, явно нарочно оставила нас вдвоем.
Смешинки в уголках рта… Смешинки в глазах. И сильное, маленькое смуглое тело… Она произнесла:
— Наконец-то! Я очень хотела, чтоб вы подошли. Я еще в Кремле хотела, но постеснялась…
После чего она заговорила… о несчастной поэтессе Н.! Она спросила, слышал ли я о ней? Я, естественно, ответил, что не слышал. (Хотя знал, что несчастная давняя моя подруга все-таки вернулась в СССР, и у нее тотчас арестовали и мужа, и дочь! Знал, что ее саму не тронули… Но оказалось, я не знал финала.)
— Как, вы не в курсе? — собеседница наморщила лоб. — Она покончила с собой… Она была великая поэтесса! Мы с вами всего лишь ее современники. Сейчас это трудно понять. Вот Николай I — всемогущий царь был, да? А теперь он известен лишь потому, что был современник Пушкина, — говорила она с радостной догадкой школьницы.
Начала читать ее стихи. Надрывался джаз (единственное место в Москве, где Коба разрешил играть эту капиталистическую музыку). Оттого, к счастью, ее чтение плохо было слышно.
Она накрыла ладонью мою руку и проникновенно сказала:
— Я слышала от мужа, что вы близки к «самому». Попросите за ее дочь. Она ведь погибнет в лагере. Попросите, что вам стоит. Это благородное дело!
Наш сотрудник за соседним столиком сильно перегнулся, чуть не упал, пытаясь слушать.
Я предложил ей:
— Давайте я вас провожу. Погода отличная.
Мы вышли на улицу.
— Запомните раз и навсегда: в этом месте не надо говорить… Все, что вы говорите, записывается…
Она посмотрела на меня удивленно:
— Но вы ведь знаете, кто мой муж.
— Поверьте, это не имеет значения.
— Но я ничего такого не говорю…
— И это тоже не имеет значения.
— Вы не забудете, о чем я вас попросила?
— Нет, — ответил я, понимая, что не стану говорить с Кобой, потому что боюсь и потому что бесполезно.
— Спасибо. Ну, я пошла. Муж уже проснулся, пора ему обедать и на работу. Они ведь работают по ночам…
