В 1919 году вместе с другом-искусствоведом Макс организовал демонстрацию картин художников-любителей и пациентов психиатрических лечебниц. В 1920 году открылась выставка, во время которой разразился грандиозный скандал: представленный Дадамаксом коллаж сочли порнографическим. Устроители мероприятия оскорбляли публику, хулиганили и «заявили в качестве объектов искусства не пойми что».
«Я хотел бы, чтобы ты умер. Для меня это было бы меньшим горем, чем тот позор, который ты обрушил на мою голову…», – читал Макс в телеграмме. Это были последние слова, которые бросил сыну школьный учитель. Никогда больше Макс не видел своих родителей.
Постепенно и в его собственную семью закрался разлад. Всецело захваченный своими планами и идеями, Эрнст проводил ничтожно мало времени с сыном и женой. В сравнении с ним Поль Элюар был превосходным семьянином.
Когда многочисленные друзья упрекали Поля в избыточной приверженности домашнему очагу, Элюар игриво отвечал:
Всех моих товарищей на свете —
О, друзья! —
Мне сейчас милей жена и дети,
За столом сидящая семья,
О, друзья.
Но, если Поля удерживала обольстительная, томная Гала, не обремененная заботой о дочери и кухне, отдохнувшая, модно одетая, в любой момент готовая разделить со своим мальчиком приключения и постель, Макс видел уставшую, несчастную, вечно льющую слезы и рассыпающую жалобы женщину. Скептически относящаяся к занятиям мужа, Луиза умоляла его устроиться на нормальную работу, ведь его «ерунда» не приносила никакого заработка. Подливали масла в огонь и состоятельные родители Луизы, которые всеми фибрами души ненавидели зятя-бездельника. У них были на это все основания, ведь именно им приходилось содержать молодую семью, включая маленького внука.
Измотанный ежедневными ссорами Эрнст запирался в комнате и находил утешение, упражняясь в оккультизме, записывая в мельчайших подробностях недавно увиденные сны, читая письма своих французских друзей и единомышленников. Из одного из таких писем Макс не без восторга узнал, что у парижских дадаистов созрела новая идея – устроить на французской земле выставку картин врага, немца, его выставку. Бретон приглашал Макса на свой страх и риск, ведь до этого момента поэт не был знаком с творчеством Эрнста.
Согласившись на предложение Андре Бретона, художник начал работать. В мае 1921 года в Париже открылась экспозиция Минимакса Дадамакса.
Открытие выставки Макса Эрнста в Париже в 1921 г.
Сам автор приехать не смог. Ему попросту не выдали визу. В какой-то мере, это было его счастьем, ведь неизвестное доселе парижанам творчество Эрнста было жестоко осмеяно. Выставка снова не принесла отцу семейства ни копейки, что дало Луизе новый повод для упреков и провозглашения собственной правоты.
Так же, как и немцы, французы окрестили Макса хулиганом и аферистом. Сторонники же дадаизма приняли его творчество всерьез. Многие захотели познакомиться с художником лично. В том числе, Гала и Поль Элюары.
Их желание осуществилось в конце осени 1921 года, во время поездки в Кельн.
Мысль о свободном браке, высказанная Тцара не вдохновила Гала, но показалась интересной Полю. Совершенствуясь в искусстве любви с женой, он, как и любой другой мужчина, мечтал о большем. Что же до русской девочки, то беззаветно отдающая себя во власть мужа, хранящая ему верность, поддерживающая все его начинания и угождающая ему в постели, Гала не горела желанием изменять супругу. Во всяком случае, все ее письма, адресованные Полю говорили о стремлении и потребности раствориться в нем одном. Элюар же ощущал, что их любовные утехи с некоторых пор опреснели и стали напоминать… овсянку, которую мама подавала ему в детстве на завтрак. В отличие от своих приятелей маленький Грендель любил кашу, но есть ее каждое утро было… скучно.
Именно поэтому, Поль то и дело «подогревал» жену, фантазируя вслух или пересказывая свои, уже переставшие быть тайными, желания в письмах. С каждым годом письма эти становились все откровеннее:
«Милая моя любовь, – писал Элюар своей русской девочке, – нежная моя любовь, я и сегодня все еще в постели. Только что мне снился чудесный сон, один из тех дневных снов, когда после пробуждения физический трепет продлевает отчасти желание – и желание это, которое не оставляет вас затем и наяву, сродни наслаждению в сновидении. Я лежал на кровати рядом с мужчиной, личность которого не могу с уверенностью определить, знаю только, что мужчина покорный и молчаливый, вечный мечтатель. Так вот, я лежу спиной к нему. А ты приходишь и ложишься рядом со мной и влюбленно, нежно целуешь меня в губы, я же ласкаю под платьем твои текучие и такие живые груди. И потихоньку твоя рука поверх меня ищет того, другого, и ложится на его мужскую плоть. Я вижу это по твоим глазам, которые постепенно воспламеняются все больше и больше. Твой поцелуй становится все более горячим, более влажным, зрачки расширяются. Жизнь другого вливается в тебя, и вскоре начинает казаться, будто ты раскачиваешь мертвеца. Я просыпаюсь, слегка опьяненный, не в силах отказаться от этого наслаждения… У меня одно единственное желание: видеть тебя, прикасаться к тебе, целовать тебя, говорить с тобой, восторгаться, ласкать, обожать, смотреть на тебя. Я люблю тебя, люблю тебя, только тебя – самую прекрасную, и во всех женщинах я вижу лишь тебя, воплощение Женщины, воплощение моей огромной и такой бесхитростной любви. Образ твой не покидает меня ни на минуту. И душой и телом я люблю в тебе все. Люблю великой любовью.»
Мучился жаждой любви и взрослеющий, постепенно приближающийся к предначертанной Богом встрече Дали.
«Это была девочка, которую я увидел со спины, когда она шла впереди меня, возвращаясь из колледжа. Талия у нее была такой хрупкой и тоненькой, что мне было страшно, как бы она не переломилась пополам. Две подружки шли с ней рядом и расточали улыбки. Несколько раз они оборачивались назад. Но та, что шла посередине, по-прежнему не показывала своего лица. Увидев ее такой гордой и стройной, я понял, что она отличается от остальных, что она – королева. И во мне родился такой же прилив влюбленности, какой я раньше чувствовал к Галючке.
Подружки называли ее Дуллита (…) С тех пор у меня появилось желание: пусть Дуллита придет искать меня наверху, в прачечной, пусть она поднимется ко мне. Я был уверен, что это неизбежно случится.»
Регулярное внушение возымело свое действие. Когда Элюары познакомились с Максом Эрнстом, ему было не больше тридцати лет. Смазливое, все еще детское лицо, голубые глаза, римский профиль, темные, хорошо уложенные волосы, гибкое мускулистое тело, большие руки. Макс казался значительно красивее и интереснее Элюара. Он умел расположить к себе людей, был дерзок, жизнелюбив, много острил. Наконец, у Эрнста была безукоризненная для дадаиста репутация: проблемы с законом, неоднозначное отношение публики к его творчеству, отлучение от родительского дома, лишение наследства.
