было непонятно, чья возьмет. Мы поняли, что побеждаем, когда в Москве вышли на улицу сотни тысяч людей. Тогда стало ясно, что армия не будет стрелять в народ. Это было уже после трагической гибели троих ребят. Никто ничего не боялся. И наверное, не я один ощущал в то время дикий драйв.
21 августа, когда гэкачеписты сдались, царило ощущение эйфории новой жизни в новой стране.
А потом начались разборки – кто был за демократов, а кто за ГКЧП. Начали создавать комиссии по линии Верховного Совета. Мне поручили возглавить такую комиссию в нашем Долгопрудном.
И вот ко мне, двадцативосьмилетнему парню, приходит директор огромного предприятия. Человек в возрасте – далеко за пятьдесят. Весь в геройских звездах и орденах. Пытается объяснять, что он не виноват, что такая была система, что он, как директор оборонного предприятия, обязан был выполнять приказы начальства из министерства, что он раскаивается. А вообще он, конечно, за демократию.
В его глазах застыл ужас – родом из тридцать седьмого года. Таких, как он, напуганных руководителей предприятий было немало. Срабатывала генетическая память. Соберется сейчас «тройка» – и расстреляют. Я смотрел на них, и думал: слава богу, что у нас массово не пролилась кровь.
«Лебединое озеро», которое для успокоения общества три дня без передышки звучало по всем телевизионным каналам, сменилось на обычную сетку программ. Может быть, эта насильственно внедряемая музыка и явилась спустя годы триггером непримиримого отношения к «особым» людям. Но ведь Чайковский как был русским гением, так и остается – и в сущности он ни в чем не виноват.
Юриста вызывали?
Я говорил вначале, что буду перескакивать с одной темы на другую. Это не исторические очерки. Стройная последовательность событий, по-моему, не нужна. Это просто эпизоды личных воспоминаний, куда вход никому не запрещен.
Политик должен быть прозрачным – не устаю повторять избитую истину.
В 1990 я был зампредом долгопрудненского горсовета. Однажды пришла разнарядка – три молодых депутата должны поступить во Всесоюзный юридический заочный институт, ныне – Московская государственная юридическая академия имени Кутафина.
И я поступил. Поначалу относился к учебе расслабленно – после точных наук в Физтехе юриспруденция показалась мне чем-то вроде смеси беллетристики с кабаллистикой.
Но в 1992-м я пошел на повышение – был назначен начальником Управления и потом заместителем председателя Фонда имущества Московской области. И юридические знания оказались как нельзя кстати. Вот тогда я включился в учебу по-настоящему.
Шестилетний курс прошел за три года, честно сдавая по четыре сессии за год. В период сессий по две недели практически не спал. Ночью читал конспекты и законы. Утром сдавал экзамен. А потом ехал на работу. Держался на кофе, сигаретах и на врожденных, как теперь понимаю, запасах здоровья – спасибо предкам за гены!
Институт я окончил с отличием. И окончательно распрощался с физикой.
Впрочем, физика и юриспруденция в моей жизни все-таки пересеклись. Почти двадцать лет я руководил Кафедрой права в Физтехе. Лекции начинались по субботам в девять утра – в другое время я не мог гарантировать, что не назначат важное совещание.
Вершина моей юридической карьеры – помощник Председателя Правительства России по юридическим вопросам. Без моей визы Постановления Правительства не подписывались. За три десятилетия я подготовил десятки Указов Президента, Постановлений Правительства, федеральных и региональных законов.
Забавно, что меня постоянно называли то доктором юридических наук, то профессором права. Но я по-прежнему только кандидат физико-математических наук.
Совершенно секретно
Мало какой сюжет вызывает такое раздражение, как приватизация.
Никто толком не понимал, как ее проводить. Был Закон о приватизации РСФСР 1991 года, но подробностей он не устанавливал. В итоге старт дали Указы президента Ельцина. А «главную роль» получили выходцы из Санкт-Петербурга во главе с Анатолием Чубайсом.
Меня командировали в Питер, где я познакомился с разработчиками указов и скачал нужные для работы файлы. А вернувшись в Долгопрудный, из питерских файлов начал делать подмосковные. Так начиналась приватизация в Московской области, одним из руководителей которой я тогда был.
Фонду имущества выделили помещение на Старой площади, где до путча размещался отдел кадров Обкома КПСС.
Было впечатление, что коммунисты в панике разбежались, побросав все документы. Я мельком их просматривал, прежде чем сложить в мешки и отправить в топку. Много было справок на каких-то неизвестных мне людей. А на некоторых красовалась угрожающая надпись: «Сов. Секретно. Экз. 1».
К сожалению, не пришло в голову сохранить для истории. Сберег только несколько огромных красных конвертов для отправки секретной почты. Потом пугал ими знакомых.
В Фонде имущества я не только не разбогател, а наоборот – проел и пропил остатки былой роскоши, оставшейся от кооператива. Мой шеф, председатель Фонда имущества Николай Игин, был фантастически честным человеком. Он отказывался принимать от директоров приватизируемых предприятий даже невинные подарки типа вискаря или коньяка. И строго следил, чтобы никто из подчиненных не пал жертвой искушения.
С госслужбы вскоре я ушел. Причина была простая – женился. Во второй раз. И денег стало не хватать. Благо к этому моменту уже была репутация юриста и хорошие связи в бизнесе.
У меня голодные времена всегда наступали с очередной женитьбой. Как справедливо заметил Александр Дюма: «Ищите женщину»… Уж он-то знал в этом толк.
Вековая мечта Надеждиных
В 1995-м я впервые попробовал избраться в Государственную Думу. Это была вековая мечта Надеждиных. Мой прадед Борис Надеждин, тоже юрист, пытался избраться в Госдуму в 1906-м. Он проходил по курии дворян. Поэтому должен был соответствовать имущественному цензу. Но никакого поместья не было. И его тесть, известный деятель русской культуры Иван Барщевский, решил помочь зятю – отписал ему нужное количество десятин. Однако губернатор запретил нотариусу оформить сделку. И прадеду отказали в регистрации.
Борис Николаевич Надеждин. 1900 год
Не жалует власть Надеждиных – уже второй век.
Выборы в Госдуму состоялись 17 декабря 1995-го. Много было встреч с избирателями – соцсети еще не появились. Плакаты, листовки, ролики по ТВ и радио.
В итоге по Долгопрудному я выиграл. Но по всем остальным районам отстал от более сильных конкурентов. И занял пятое место.
Деньги на выборы дали знакомые предприниматели, но их не хватило. К концу кампании все больше тратил свои. А когда они закончились, штаб работал в долг – за мой счет.
И я оказался с огромными по тем временам долгами. Начались проблемы в личной жизни. Моя вторая жена Татьяна начала подозревать, что я тайно с кем-то встречаюсь. А я действительно тайно встречался. С Катей – дочерью от первого брака. Ей тогда было уже тринадцать. И мы не виделись два года.
Жена меня выгнала. И я остался в штабе. Жить было негде. Спал, постелив шубу, на железном столе. Питался хлебом и водкой. Постепенно ушел в запой…
Опомнился я только в наступившем 1996 году. Вернули меня к жизни студенты Физтеха. Им надо было сдавать зачет по моему спецкурсу. И они бросились меня искать. Нашли не сразу. Несколько дней подкармливали и отпаивали. Стараясь быть бодрым и в меру строгим, я принял у них зачет.
А чуть позже обнаружил под железным столом, что служил мне кроватью, листочки со стихами. Некоторые, признаюсь, были неплохие. Спустя время они стали песнями.
В январе мы с дочерью поехали на мою родину, в Ташкент. Привели в порядок могилы предков. И я решил жить дальше.
Возвращение
К ухабам жизни я отношусь спокойно. Считаю себя оптимистом. Верю, что «успех, – как говорил Черчилль, – это умение двигаться от одной неудачи к другой, не теряя энтузиазма».
Кто-то всю жизнь вязнет в пятидесяти оттенках серого и злится на судьбу. А кто-то умеет, обуздав нервы, доехать до нужного поворота.
Я вернулся на госслужбу в 1997-м. Причем на высокий федеральный уровень.
В то время набирал мощь крупный холдинг «Интеррос» во главе
