впрочем, статью так и не написал, она осталась в черновике, и ее успели прочесть два человека: его близкий друг, известный писатель-фантаст Б. Стругацкий, и я, специалист по теории стиха. Был у Хейфеца обыск, у него нашли несколько на машинке напечатанных текстов — кажется, Солженицына и Амальрика; но никаких доказательств, что он распространял эти тексты, готовя свержение советской власти или что-нибудь еще в этом духе, не было. Одним словом, будь следователь человеком честным и думай он хоть сколько-нибудь о правительстве, которое платит ему жалованье, и о строе, который он призван оберегать, он рассудил бы иначе. Примерно вот как:
Хейфец может принести пользу как талантливый историк и литератор, его деятельность так или иначе обогащает русскую культуру, его книги читателям полезны, даже нужны. Опасности для властей он не представляет. Да, мы знаем, что в кругу друзей он осуждает некоторые правительственные меры, — например, оккупацию Чехословакии. Но осуждают эти меры все интеллигенты у нас и за границей, беспартийные и коммунисты, далекие и близкие. Офицер из органов не может не знать, что оккупацию 1968 года одобрили только последовательные антикоммунисты или крайние правые; во-первых, они, эти правые, боялись, что чехословацкий эксперимент удастся, и тогда «социализм с человеческим лицом» завоюет себе сторонников из числа тех, кто враждебен всякому социализму; во-вторых, они боялись роста левых сил на Западе, которые нет-нет, да поглядывают на Советский Союз. Разгром дубчековской Чехословакии навсегда устранил опасный вариант привлекательного социализма и способствовал дискредитации всех режимов Восточной Европы, не говоря об СССР. Понятно, что ликовали правые. И понятно, что люди, настроенные в пользу социализма и демократии, горевали. Среди них, может быть, оказался и Хейфец. Не сажать же в лагерь всех, кто не одобрил 21 августа 1968 года? Ленинский лауреат Александр Твардовский — автор незабываемого четверостишия, уже приведенного выше. Но «Юпитера» Твардовского следователь по особо важным делам не допрашивал. Да и «быка» — Хейфеца — обвинили вовсе не в этом. Его прежде всего судили за статью о стихах Бродского. Но сами по себе стихи Бродского политических криминалов не содержат. Бродский — поэт «метафизический», до политических распрей не снисходящий. Организовав его процесс в 1964 году, органы уже тогда совершили серьезную ошибку. Конечно, Бродский не такой, как все — но достаточное ли это основание? Да и суд-то был лицемерный: имелось в виду одно, а судили за другое; в уме держали, что Бродский опасен для советского режима, а судили за тунеядство. Сам по себе суд над поэтом вызвал смуту, стимулировал недовольство. Бродского отправили в северную деревню, на принудительный труд, как неисправимых пьяниц, потом возвратили в Ленинград. А он уже был знаменит во всем мире; стихи, даже его замечательные стихи, не прославили бы его так в этом падком на сенсацию «безумном мире», как нелепый процесс. Стихи перевели на многие языки, причем переводили не мракобесы, а преимущественно поэты левые. Потом Иосифа Бродского выслали на Запад, разыграв комедию, будто бы он сам захотел эмигрировать в Израиль. Теперь И. Бродский преподает в американских университетах, пишет стихи по-прежнему не о политике и не о советском строе (ни за, ни против), переводится на важнейшие языки, выступает на конгрессах. Читатели многих стран его любят; у него репутация одного из лучших поэтов современности. Кто выиграл от того суда? От фантастического по глупости приговора? От всемирного шума? От высылки Бродского? Разве не ясно, кто выиграл? И разве не ясно, что если бы в Советском Союзе бывали вредители, так именно они затеяли бы «дело Бродского»? Теперь это стало еще яснее, — после того, как инициатор скандала, секретный сотрудник органов Лернер получил шесть лет лагерей за спекуляцию автомобилями и другие уголовные преступления.
Размышляем дальше. В. Марамзин собирал стихи Бродского, М. Хейфец написал к не-состоявшемуся собранию стихов черновик вступительной статьи. Это — преступления? Может быть — если стихи контрреволюционные, нет — если они вне политики. Хейфец получает на суде четыре года лагерей плюс два года ссылки — опять все за того же Бродского. То есть фактически за то, что судебная ошибка 1964 года не признана ошибкой и продолжается десятилетие спустя. Если бы кто-нибудь задумал скомпрометировать советское судопроизводство и, кроме того, органы безопасности, он не придумал бы ничего лучшего, чем эти два суда, 1964 и 1974 годов. Неужели наши майоры не понимают этого? Понимают. Только наплевать им на советский суд, и на органы, в которых они служат. Им бы свою карьеру делать! Или они бессильны сопротивляться чьим-то приказам?
А вот дело Виктора Некрасова. Видный советский писатель — ветеран Отечественной войны, автор одной из лучших военных книг «В окопах Сталинграда», переведенной на десятки языков. Год за годом его травят, с шумом и хамством изгоняют из Москвы, обыскивают его квартиру, исключают из партии. Потом принуждают уехать за границу. Некрасов написал письмо под точным заглавием: «Кому это нужно?» В самом деле — кому? Только противникам советского режима.
В 1970 году я задал тот же вопрос, выступая с речью над гробом умнейшего ученого, одного из лучших историков русской литературы — Юлиана Григорьевича Оксмана. Много лет он вкалывал банщиком в лагере, потом, вернувшись, печатался только под псевдонимами, и вот умер, а имя его до сих пор под запретом, и теперь этот запрет возобновили. Что он совершил, вернувшись после реабилитации из лагеря, — организовал заговор против советского строя? Бросал бомбы? Писал памфлеты? Ничего не совершил. Есть у Буало, в его «Первой сатире» известная строка:
Je nomme un chat un chat et Rolet un fripon.
(Я называю кошку кошкой, a Роле — мерзавцем.)
Преступление Ю.Г. Оксмана в том, что он назвал кошку кошкой, и мерзавцем — Лесючевского. А я, произнося надгробное слово, спрашивал: «Кому это было нужно, чтобы Юлиан Григорьевич Оксман ушел, не написав всех книг, которые он должен был написать и которые созрели в его голове? Кому это было нужно, чтобы русская культура не получила от Оксмана всего, что она ждала от него и могла, должна была от него получить? Сегодня мы зароем в этой могиле огромные знания, прекрасный художественный вкус, десятки ненаписанных книг. Кому это нужно?» И еще я тогда сказал: если бы на интеллектуальной энергии, которая у нас уходит в песок, можно было строить гидростанции, мы бы создали тысячи Братских ГЭС. Кому нужно такое чудовищное расточительство?
В самом деле, кому? Подведут ли когда-нибудь хотя бы приблизительный итог наших потерь? Кажется, уже подсчитаны потери физические — количество погибших, за-зря погибших
