не поеду!
Жена отмахнулась от Рене и еще сколько-то проговорила с боссом Delahaye. Наконец, повесив трубку, она вернулась в спальню.
– Чего ему надо было? – раздраженно спросил Рене.
– Да так, ничего! – ответила Шушу. – Просто интересовался твоими впечатлениями от сегодняшней практики. Вот и все.
Вымотавшийся за долгий день Рене наконец улегся, решив назавтра, прежде всего, выспаться вволю, а вторую половину дня посвятить продолжению заездов на треке.
Едва он успел заснуть, – так ему показалось, – как на прикроватном столике задребезжал будильник. Было всего лишь 5:30 утра. Обернувшись к Шушу, он проворчал: «Утренних заездов сегодня нет. Зачем ты его завела на такую рань?»
– Все готово, – ответила она, быстро вскочив с постели. – Подъем, Рене! И живо собирайся! В десять утра у тебя зачетная попытка заезда на «Миллион».
Рене затряс головой: нет, ни в коем разе! Ему нужно еще потренироваться!
Шушу ему попыталась объяснить, что полностью готовым он себя не почувствует никогда, а попытать счастья все равно придется, так лучше уж прямо сегодня. Рене ответил, что она не права. Ему нужно дойти до кондиции, когда он будет уверен в своей способности дать результат на все сто. Для этого требуется еще чуть-чуть времени. Мсье Шарль и мадам Люси так не считают, отрезала Шушу. Они оба убеждены, что он может и должен выстрелить именно сегодня – и завоевать приз. Собственно, об этом они и сообщили ей по телефону поздно вечером накануне. С ним самим они даже говорить не стали, чтобы не дать ему шансов снова начать отпираться.
– Нет! – взорвался Рене.
– Заткнись, угомонись и одевайся, – отрезала Шушу. – Хронометристы уже выехали. Пресса проинформирована. Весь Париж узнает из утренних газет о назначенной попытке.
У него не осталось выбора. Рене заставил себя сдвинуться с места.
На рассвете Рене выехал из Парижа на своей черной Delahaye-купе с Шушу на переднем пассажирском сиденье и Минкой на заднем. Одеты они при этом были так, будто собирались на загородную прогулку на этой своей модной машине в стиле ар-деко, он – в строгом костюме, она – в дорогом плюше.
Вместо Булонского леса Рене, однако, зарулил на Монлери. Лицо его при этом выражало мрачную решимость, но внутри их семейной машины подвисла недобрая, напряженная тишина. Решимость решимостью, а на попытку завоевать «Приз в миллион франков» жена и команда его принудили некрасивым сговором у него за спиной. Впрочем, Рене подозревал, что Люси с мсье Шарлем и до бешенства-то его довели специально, чтобы он поагрессивнее вел их машину в ходе предстоящего заезда. От самой мысли о том, что они могли так беспардонно играть на его чувствах, ему сделалось уже́ совсем тошно. [560]
Свернув с шоссе, они направились вверх по грунтовке к автодрому Монлери. Наконец из-за среза плато показалась высокая главная трибуна. Перед входом – здание администрации. Далее – бетонная колоннада опор чаши автодрома, которую один не лишенный метафорических способностей автор Autocar сравнил с «окаменевшим лесом стволов без ветвей». [561] Стоять в этом каменном лесу, пока над головой носились гоночные машины, было сродни попаданию в эпицентр землетрясения.
Припарковавшись под этой бетонной сенью, Рене отправился в подземную раздевалку и переоделся в белый гоночный комбинезон. Вынырнув из туннеля на поле автодрома, он неожиданно попал в плотное окружение толпы журналистов и затерявшихся между ними официальных хронометристов. Все еще взбешенный Рене проигнорировал не только их, но и вышедших ему навстречу мсье Шарля и Люси.
Delahaye 145 стояла наготове. Корпус – все та же голая алюминиевая скорлупа – даже без эмблем Delahaye или Écurie Bleue. Однако двигатель к прибытию Рене был заботливо прогрет. Жан Франсуа с бригадой механиков всю ночь готовили машину к старту, но он все равно попросил Рене для начала проехать пару пробных кругов. А Рене никуда и не торопился. Утро выдалось хмурое, но асфальт был сухой. Ветерок порою налетал, но не сильный, – и то хорошо, поскольку любой встречный порыв на этом плато означал бы потерю времени. Конечно, дай ему волю, сам он старт предстоящего заезда отложил бы. Но от него теперь ничего не зависит: всякого выбора его лишили. Все сговорились и все подстроили так, что ему ничего иного не остается кроме как пройти эту гонку против себя самого.
После короткого передыха в боксах Рене завязал шнурки ритуальным тройным узлом и влез обратно в кокпит. Все прочие также заняли свои места, в том числе и Шушу – при хронометристах у линии старта/финиша. Оттуда ей предстояло телефонировать точное время прохождения супругом каждого круга на водокачку километром дальше по трассе, где занял позицию один из механиков Delahaye, чтобы тот, в свою очередь, оперативно вывешивал текущий результат на виду у Рене, давая ему знать, не нужно ли еще ускориться.
Выкатившись на линию старта, Рене тревожился по одному-единственному поводу: не спутал бы ему шансов внезапно поднявшийся ветер. А так – ему больше и нечего было сказать ни Люси, ни другим провожающим его в путь членам команды.
– Мы в тебя верим, – только и сказал ему в напутствие мсье Шарль. [562]
Рене лишь сухо кивнул в ответ.
Прислонившись к стенке трека, приготовился наблюдать за предстоящим заездом Робер Бенуа, а с трибуны – принц Вильгельм фон Урах [563], посланец штаба гоночной команды Mercedes, вооружившийся биноклем и вовсе не скрывавший своего присутствия. Ну и целое стадо французских и зарубежных журналистов, само собой, и даже кинооператор-документалист с камерой готовились фиксировать каждое движение Рене в ходе предстоящей попытки.
Рене положил руку на рычаг переключения передач и, прежде чем выжать сцепление, чуть тронул педаль газа. Двенадцатицилиндровый мотор отозвался через руль дрожью в ладони, тут же передавшейся всему его телу. Груз всеобщих ожиданий, конечно, давил на него очень тяжело. Как и его собственная жажда доказать, что в нем снова проснулся звериный инстинкт настоящей гончей, некогда принесший ему первый в жизни успех на Гран-при. Что он заслуживает – в конце-то концов! – права состязаться с лучшими гонщиками мира без оглядки на политику.
Шестнадцать кругов. Двести километров. За 1:21:45 или быстрее. Задача ясна. Каждая секунда на счету, особенно на первом круге – из-за старта с места.
Стартер поднял французский триколор. Рене рявкнул мотором, развеяв утреннюю тишину над автодромом. Кровь будто застыла у него в жилах.
Ровно в 10:00 флаг резко упал, и Delahaye 145 рванула с места в карьер, оставляя за собою шлейф дыма от покрышек.
Рене пронесся мимо главной
