в случае с Дуней Эфрос, Антон Павлович оправдывался и доказывал, что его невеста не имеет отношения к героине «Тины».
«Только предо мною не посчитал нужным оправдаться. Легкая добыча, безнаказуемая. И… перед Книппер. Но она, правда, не мелькнула ни в одном его сюжете»…
Зато он дарил ей роли. И среди них – как дивный цветок – обольстительную Машу в «Трех сестрах».
* * *
Женщина, подводя итоги, думает прежде всего о жизни сердца. Редко о карьере в общественном, художническом или научном служении. Есть еще «служение» детям, надежда видеть их особо одаренными. Это бесконечный труд души с обидами, надеждами, несовпадениями. Но следует заметить: большинство знаменитых детей делятся своими лаврами только с матерью, к ее ногам кладут их. И лучшего итога быть не может.
У Лидии Стахиевны сложилась своя судьба, в которой не было цельности, но было многообразие. Она могла вспоминать лица, души, характеры и поступки тех, кто встретился ей на жизненном пути, кто любил ее, звал в жены, был нежен и терпелив в дружбе, кто раздвинул рамки ее духовной жизни своим божественным даром: Шаляпин, Собинов, Мамонтов, Левитан, Качалов, Станиславский, Фигнер, Эберли, Шехтель… Сейчас она может позволить себе погрузиться в тот мир, в котором, за давностью его, можно перебирать, встряхивать воспоминания, как жемчужные горошины. В них лишь одно лицо являлось ей особняком. Лицо Антона Чехова. И она вновь задавалась тем же вопросом: почему же не ее, не свою долгую ласковую привязанность к ней выбрал он? Но задавала этот вопрос не дрожащей от страстей и обид душой, а покойно-раздумчиво.
Из всей кипы писем она особенно любила два письма Чехова. Помнила их наизусть. В одном из писем, присланных ей из Ялты осенью, за три года до его женитьбы, были знаковые слова: об «актрисочках», о «просьбах, которые остаются всегда без удовлетворения», о женитьбе. Ох, почувствовать бы ей это тогда!
«Милая Лика! Вы легки на помине. Здесь концертируют Шаляпин и С. Рожанский, мы вчера ужинали и говорили о Вас. Если бы Вы знали, как я обрадовался Вашему письму! Вы жестокосердечная, Вы толстая, Вам не понять этой моей радости. Да, я в Ялте и буду жить здесь, пока не выпадет снег. Из Москвы не хотелось уезжать, очень не хотелось, но нужно было уезжать, так как я все еще пребываю в незаконной связи с бациллами – и рассказы о том, будто я пополнел и даже потолстел, это пустая басня. И то, что я женюсь, тоже басня, пущенная в свет Вами. Вы знаете, что я никогда не женюсь без Вашего позволения. Вы в этом уверены, но все же пускаете разные слухи, – вероятно, по логике старого охотника, который сам не стреляет из ружья и другим не дает, а только ворчит и кряхтит, лежа на печке. Нет, милая Лика, нет! Без Вашего позволения я не женюсь, и прежде чем жениться, я еще покажу Вам кузькину мать, извините за выражение. Вот приезжайте-ка в Ялту!
Буду с нетерпением ожидать от Вас письма и карточки, где Вы, как пишете, похожи на старую ведьму. Пришлите, милая Лика, дайте мне возможность увидеть Вас хоть на карточке. Увы, я не принадлежу к числу «моих друзей» и все мои просьбы, обращенные к Вам, всегда оставались без удовлетворения. Своей фотографии послать Вам не могу, так как у меня ее нет и не скоро будет. Я не снимаюсь.
Несмотря на строгое запрещение, в январе, должно быть, я уеду в Москву дня на три, иначе я повешусь от тоски. Значит, увидимся? Тогда привезите мне 2–3 галстука, я заплачу Вам.
Из Москвы я поеду во Францию или Италию. У Немировича и Станиславского очень интересный театр. Прекрасные актрисочки. Если бы я остался еще немного, то потерял бы голову. Чем старше я становлюсь, тем чаще и полнее бьется во мне пульс жизни. Намотайте это себе на ус: Но не бойтесь, я не стану огорчать «моих друзей» и не осмелюсь на то, на что они осмеливались так успешно.
Еще раз повторяю: Ваше письмо меня очень, очень порадовало, и я боюсь, что Вы не поверите этому и не скоро ответите мне. Клянусь Вам, Лика, что без Вас мне скучно.
Оставайтесь счастливы, здоровы и в самом деле делайте успехи. Вчера за ужином Вас хвалили, как певицу. И я был рад. Храни Вас Бог.
Ваш А. Чехов».
После славного осеннего он пишет ей весеннее письмо. И осень и весна в Ялте превосходны. Разве не так?
«Милая Лика… Здесь в Крыму так хорошо, что уехать нет никакой возможности. Мне кажется, было бы лучше, если бы Вы, вместо того чтобы поджидать меня в Париже, сами приехали в Ялту, здесь я показал бы Вам свою дачу, которая строится, покатал бы Вас по южному берегу и потом вместе отправились бы в Москву.
Новость!! Мы, по-видимому, опять будем жить в Москве, и Маша уже подыскивает помещение. Так и решили: зиму в Москве, а остальное время в Крыму. После смерти отца Мелихово утеряло для матери и сестры всякую прелесть и стало совсем чужим, насколько можно судить по их коротким письмам!
В самом деле, подумайте и приезжайте 10–15 апреля старого стиля. Если надумаете, то телеграфируйте мне только три слова Jalta Тсhеkhоff, Тrois, т. е., что третьего апреля Вы приедете. Вместо trois поставьте 8,4… или как хотите, лишь бы я приблизительно знал день, когда Вас ждать. С парохода приезжайте прямо на Аутскую, дача Иловайской (извозчик 40 коп.), где я живу; потом вместе поищем для Вас квартиру, потом пошлем на пароход за Вашим большим багажом, потом будем гулять (но вольности Вам я никакой не позволю), потом уедем вместе в Москву на великолепном курьерском поезде. Ваш путь: Вена, Вологинск, Одесса, отсюда на пароходе – Ялта. Из Одессы пришлете телеграмму: «Ялта Чехову. Еду». Понимаете?
Купите мне в Лувре дюжину платков с меткой А, купите галстуков – я заплачу Вам вдвое.
Как вы себя ведете? Полнеете? Худеете? Как Ваше пение? Будьте здоровы, прелесть, очаровательная, восхитительная, крепко жму руку, жду скорейшего ответа.
Ваш А. Чехов».
В этом мартовском письме ей читалось все потаенное, глубинное, близкое и серьезное, что было в их отношениях. А сколько нетерпения, настойчивости, он почти умоляет ее!..
Но вот уже в июле он пишет письмо другой женщине: «Да, Вы правы: писатель Чехов не забыл актрисы Книппер. Мало того, Ваше предложение поехать вместе из Батума в Ялту ему кажется очаровательным. Я поеду,
