В эти дни Ду Фу особенно беспокоила судьба соломенной хижины, оставленной без присмотра. Все последнее время, пока они жили в предместьях Чэнду, Ду Фу заботился о ней и, накопив немного денег, даже начал постройку нового флигеля, поставил беседку неподалеку и посадил четыре маленьких сосны в дополнение к тем, что уже росли возле дома. Сосны прижились и стали дружно тянуться вверх. Ду Фу старательно ухаживал за ними, поливал в засушливые дни, защищал от сильного ветра и мотыгой рыхлил под ними землю. Каждое утро, выйдя во двор, он прежде всего шел к своим соснам, с улыбкой смотрел на них, тихонько трогал колючие иглы, воображая, какими стройными деревьями - могучими, словно небесные драконы, - эти сосны станут лет через двадцать-тридцать, когда детям Ду Фу будет столько же, сколько ему сейчас. А пока он даже запрещал сыновьям бегать по двору, опасаясь, как бы они случайно не задели нежные деревца, и вот теперь нет никого, чтобы присмотреть за ними, и любой недобрый человек может вырвать их с корнем, вытоптать ухоженную землю, разрушить и уничтожить то, на что Ду Фу затратил столько кропотливого труда.
Четыре маленьких сосны
всегда передо мной.
Тревожусь я, что не дадут
расти им сорняки.
Как нелегко тянуться вверх
их тоненьким ветвям,
Как нужен им сейчас уход
заботливой руки!
(«Посылаю в соломенную хижину на берегу реки»)
Зимой 762 года до Цзычжоу докатились вести о том, что императорская армия вместе с союзными войсками уйгуров разгромила отряды Ши Чаои, последнего предводителя восстания Ань Лушаня. 20 ноября произошла решающая битва, в результате которой была освобождена (и основательно разграблена «дружественными» войсками уйгуров) Восточная столица Лоян, а 17 февраля 763 года отрубленную голову Ши Чаои доставили в Чанъань к императорскому двору. Узнав об освобождении Лояна (а следовательно, и фамильных владений в Яныпи), Ду Фу написал стихи, может быть, самые радостные в своей жизни:
За ущельем Меча я услышал о том,
что врагами оставлен Цзибэй,
И стою, оглушенный, в счастливых слезах,
и глаза застилает туман.
Посмотрел на детей, обернулся к жене, -
где их прежняя грусть и тоска?!'
Стаи рассеянно старую книгу листать,
сумасшедшею радостью пьян.
А потом пел я буйные песни весь день
и, вино наливая в кувшин,
Все старался представить дорогу домой
средь цветущих весенних полян.
Мы сначала пройдем через горы Бася,
а затем через горы Уся
И, спустившись к Сянъяну, увидим вдали
нашу родину - старый Лоян.
(«Услышав о том, что императорская армия освободила юг и север реки Хуанхэ»)
Ду Фу действительно мечтал сейчас же отправиться на север и даже мысленно составлял маршрут предстоящего путешествия. Все манило в дорогу, вызывало нетерпеливое желание двинуться в путь, и поэт с завистью смотрел на ласточек, залетевших однажды во время завтрака на террасу их дома. Вот бы и ему расправить крылья и, подчиняясь легкому воздушному потоку, унестись вслед весенним облакам... Но обстоятельства снова задержали поэта на юге, и вместо Лояна ему пришлось поехать на северо-запад в Мяньчжоу и Ханьчжоу. В Ханьчжоу он рассчитывал застать своего старого друга Фан Гуаня, за которого он некогда заступился перед императором, но оказалось, что Фан отправился в столицу Чанъань, а в Ханьчжоу Ду Фу встретил новый губернатор (Фан Гуань занимал этот пост с осели 760 года), устроивший в его честь катанье на лодках. Поэт все еще находился во власти той радости, которую вызвало в нем известие о победе императорских войск, поэтому, счастливый и окрыленный, он с азартом отдавался веселью и развлечениям.
Возвратившись в Цзычжоу, Ду Фу вновь окунулся в шумную городскую жизнь, полную радостного опьянения и счастливой безмятежности. Он охотно участвовал в веселых «праздниках на воде», которые устраивал губернатор Цзычжоу, всегда включавший поэта в списки приглашенных. Вот стихи об одном из таких праздников, написанные летом 763 года:
Гости к пристани выходят,
расседлав своих коней;
Их красавицы встречают
и на палубу ведут.
Веера певиц искусных
отражаются в воде,
Их узорные одежды
украшают старый пруд.
Рукавов прозрачных пары
на ветру взлетают вверх,
Золоченую посуду
волны весело кренят.
Красотой друг с другом спорят
лики благородных дев,
И лукавого веселья
шаловливый полон взгляд.
(Из цикла «Два стихотворения, сочиненных ради забавы во время моих частых прогулок по реке с губернатором Цзычжоу Чжаном и гетерами»)
Безмятежное настроение этих летних дней в Цзычжоу было прервано тревожными вестями, полученными осенью. В сентябре 783 года в страну вторглись отряды тибетцев, захватившие пограничную область Лунъюй и начавшие стремительное продвижение к столице. Верховный евнух Чэн Юаньчжэнь, сменивший на этом посту убитого Ли Фуго (бывшего диктатора нашли зимним утром в кровати с отрезанной головой), ничего не сообщил императору о грозящей опасности, и китайская армия не успела организовать оборону. Столица Чанъань осталась незащищенной, и когда враги были уже совсем близко, император бежал из города, а 16 ноября в Чанъань вошли тибетцы... Узнав об этом, Ду Фу вновь задумался над планами боевых операций и составил доклад, содержавший ряд стратегических предложений. Надежды на скорое возвращение в Яньши рухнули. Оставалось одно - ждать.
В лодке все спали, и лишь один Жеребенок, случайно приоткрыв глаза, видел, как отец поднялся с циновки, накинул на плечи теплый зимний халат и вышел на палубу. Жеребенок, уже привыкший к тому, что у отца бессонница и он часто встает по ночам, хотел снова заснуть, но странный белый свет, мелькнувший за занавеской, заставил отбросить одеяло. Жеребенок понял, что над рекой шел снег, и это вызвало в нем желание хотя бы краешком глаза взглянуть на необычное зрелище. Здесь, на юге, снег выпадает редко, и было бы обидно пропустить такой случай. Поэтому мальчик тихонько оделся и, поеживаясь от холода, нырнул под занавеску вслед за отцом. Ду Фу сидел под самой мачтой и смотрел на реку. Лицо его было спокойно, и если бы не слабый свет луны, пробивавшийся из-за туч, Жеребенок бы не заметил, что в глазах отца блестят слезы. Мальчик от растерянности замер на месте, намереваясь юркнуть обратно под навес, но отец жестом подозвал его к себе, посадил рядом и обнял. «Ничего, ничего, мы их прогоним, этих бандитов, обязательно прогоним», - пробормотал он, и Жеребенку стало ясно, о чем думал отец. Конечно, о воинственных племенах туфаней, захвативших столицу, о новых расправах и казнях, о свисте ременных плетей, рассекающих воздух, и гортанных криках всадников, о тюках с награбленным добром, притороченным к седлам тибетских лошадок.